Либеральные реформы при нелиберальном режиме - Стивен Ф. Уильямс

губернаторов, почему после 1909 г. резко упало число заявок о закреплении земли в собственность, те дружно ответили, что вначале заявок было много, потому что крестьяне опасались потерь от переделов[536]. Таким образом, после 1909 г. стремление к выделу было уже слабо связано с желанием спасти излишки от передела. Не ясно также, являлся ли даже для этих 27 % опрошенных вопрос об излишках главным. Отказались бы они от возможности закрепить землю в собственность, если бы при этом излишки отбирались или за них пришлось бы заплатить по справедливой рыночной цене?

Было ли отношение к излишкам несовместимым с лежавшим в основе реформы принципом частной собственности? Ответ зависит от того, как определить базовые права участников процесса. Если ориентироваться на то, что по закону принадлежало членам общины на момент подачи заявки об укреплении надела в собственность, тогда вопроса о нарушении прав частной собственности даже не возникает. А если ориентироваться на то, что перед нами процесс, охватывающий риски и выгоды будущих переделов, тогда указ 1906 г. отбирал (без компенсации) то, на что рассчитывали общинники в своих ожиданиях, надеясь извлечь выгоду в ходе будущих переделов.

Бесспорного ответа здесь не существует. Беря за основу существующие владения (а не неопределенные результаты будущих переделов), мы руководствуемся древней интуицией, понимая, что при прочих равных отнять у человека то, что он уже имеет, более хлопотно, чем отнять у него перспективу выгоды, особенно негарантированной. Некоторые крестьяне, желавшие сохранить излишки земли, могли чувствовать, что имеют право на это, потому что потратились на то, чтобы сделать ее более плодородной, – а по утверждениям сторонников общины такое случалось, несмотря на практику переделов, подавлявших стимулы к улучшению земли, – и стремились закрепить за собой плоды своего труда[537]. С другой стороны, правительство не говорило о том, что практика переделов настолько губительна для интересов самого крестьянства, что ее следует ликвидировать. Напротив, неявным образом признавалась ее определенная легитимность, и это признание бросает некую тень на то, как обошлись с излишками. Впрочем, пожалуй, это решение относительно излишков можно рассматривать как разумный компромисс: правительство не считало переделы настолько неприемлемыми, что их следовало бы немедленно запретить, но при этом осознавало их вред, а потому открыло крестьянам легкую возможность вырваться из тисков этой традиции.

В конечном итоге вопрос о том, не создало ли решение вопроса об излишках незаконного давления в пользу укрепления земли в собственность, – это пример проблемы, неизбежно возникающей в ходе любой либеральной реформы в непросвещенном обществе. По сути дела, нелиберальный характер режима проявлялся в наличии ряда маловразумительных прав, а эта невразумительность, в свою очередь, порождала неразрешимые вопросы о ценности прав и затрудняла путь к беспристрастному выходу из тупика.

Если не считать, что излишки были слишком сильным стимулом для закрепления земли в собственность, трудно усмотреть что‐то особенно неприятное в том, как указ с ними обошелся. Для закрепления за собой наделов больших, чем они получили бы при очередном переделе, указом воспользовались прежде всего вдовы, престарелые, семейные пары с плохим здоровьем или большим числом дочерей[538]. Их преобладание, естественно, мало способствовало росту производительности, каковой был одной из главных целей реформ (по крайней мере пока они не продавали свою землю какому‐нибудь сильному хозяину), но помощь обездоленным всегда радует Робин Гуда, скрывающегося в каждом из нас. Кроме того, община зачастую имела возможность выкупить у них излишки по сравнительно низкой цене[539].

Заслуживают краткого упоминания два аргумента, высказанных Столыпиным в Государственном совете. Защищая свое решение вопроса об излишках, он отметил, во‐первых, что поскольку намного проще рассчитать выкупную стоимость земли, чем ее рыночную стоимость, использование первой позволит избежать бесконечных споров. В этом есть определенный практический смысл. Во‐вторых, он заявил, что использование рыночной стоимости явилось бы «вторичным выкупом от сельского общества уже раз выкупленной земли»[540]. А в этом аргументе нет никакого смысла, потому что здесь смешаны в кучу проблема выкупа земли с проблемой урегулирования отношений между теми, кто покидал общину, и теми, кто в ней оставался. Можно только надеяться, что этот аргумент не сыграл роли в принятии окончательного решения.

2. «Возвращающиеся пролетарии». Еще один источник искажения стимулов связан с так называемыми «пролетариями»[541]. Когда член передельной общины покидал деревню, отправляясь на заработки, он не переставал от этого быть членом общины. Он сохранял право на надел, и если возвращался в деревню к очередному переделу и выказывал готовность вновь обрабатывать землю, то получал свою долю. И в принципе эти мигранты сохраняли право на помощь со стороны общины[542]. Разбредшиеся по свету члены общины всегда могли слететься назад, привлеченные возможностью потребовать свою долю.

Вопрос о требованиях отходников имел два возможных решения, и оба были весьма проблематичны. Крестьян, укрепивших землю в собственность, можно считать свободными от каких‐либо обязательств делиться с этими пролетариями. В таком случае возникала перспектива неуправляемой цепной реакции, поскольку даже сторонники переделов могли потребовать свою землю в собственность, чтобы просто не рисковать тем, что вернувшиеся пролетарии потребуют свою часть сокращающейся площади общинных земель[543]. Но альтернативное решение тоже было проблематичным. Если бы крестьяне, укрепившие землю в собственность, должны были делиться ею с возвращающимися пролетариями, значит, их право собственности оказалось бы ущербным, не давало бы полной защиты от переделов, и вся затея с личной собственностью на землю не выполнила бы своей роли по защите стимулов. В конечном итоге (но не ранее 1913 г.) Сенат постановил, что укрепленные в собственность наделы также должны нести свою долю ответственности по требованиям вернувшихся пролетариев[544]. Оглядываясь назад, мы понимаем, что опасаться исчезновения общины причин не было.

Во всяком случае иные силы не дали ей исчезнуть – или, можно сказать, не дали отходникам оказать значительное влияние на этот процесс. Общины придумали замечательно удобное истолкование правил относительно вернувшихся в деревню отходников: если крестьянин уже вернулся, но еще не завел своего хозяйства, он не имеет права на надел. Хотя как он мог бы завести хозяйство, не имея земли?[545] Вроде бы все согласны, что ни один из видов исходивших от отходников опасностей не реализовался[546], но страхи, видимо, были достаточно реальными, что нашло отражение в заявках на укрепление земли в личную собственность.

3. Выделение отдельных хозяйств вне условий общего передела. Дарованное реформой личное право на выдел также могло оказать влияние на решения общинников. Вспомним, что в соответствии с указом домохозяин, укрепивший землю в личную собственность, мог потребовать, чтобы ему нарезали землю к одному месту. Если это