Ученик еретика - Эллис Питерс

— Ты и сейчас никого не убивал! Ты делал то, что требовал долг; а он сам погубил себя собственным неразумением.

— Как ты думаешь, не прибьет ли его течение к берегу живого? Вдруг он еще жив, несмотря ни на что!

— Все может быть, — сказал Кадфаэль. Однако, припомнив руки Джевана, судорожной хваткой сжавшие сверток, который он спас из огня, и длинное тело, простершееся вдоль течения, Кадфаэль без сомнений мог сказать, что завтра где-нибудь у берега возле города будет обнаружено бездыханное тело.

Пони неспешно протрусил через мост, и теперь, двигаясь вдоль Вайля, стал принюхиваться к воздуху и заспешил, почуяв родное стойло и отдых.

Когда Кадфаэль и Илэйв очутились наконец на большом монастырском дворе, колокол звонил к вечерней службе. Аббат Радульфус как раз вышел из братского корпуса и направился к своим покоям, сопровождаемый знатными гостями по левую и правую руку. И все они увидели, как один из братьев ведет пони, на котором восседает еретик, отпущенный под честное слово три часа назад. Всадник был испачкан землей и сажей, руки и волосы опалены пламенем, чего сам он как будто не замечал, но что не могло ускользнуть от неодобрительного ока каноника Герберта. Неколебимое спокойствие брата Кадфаэля только усилило возмущение клирика. Кадфаэль помог юноше спешиться, похлопал его ободряюще по спине и повел пони в конюшню, предоставив пленнику, спокойному и даже радостному, самому добираться до карцера, будто домой. Никто даже не позаботился о конвое. Все-то здесь, в аббатстве Святых Петра и Павла, по мнению каноника Герберта, шло самым возмутительным образом.

— Ну-ну! — совершенно спокойно и даже как будто с удовлетворением произнес епископ. — Что бы ни говорилось о сем молодом человеке, а в верности слову ему не откажешь.

— Удивляюсь, — заметил каноник Герберт, — как вы, ваше преосвященство, допустили такой риск. Если бы он не вернулся, это было бы нарушением долга с вашей стороны и несправедливостью по отношению к Церкви.

— Если бы он не вернулся, — спокойно ответил епископ, — то для него бы это значило кое-что похуже. Но он вернулся — целый и невредимый.

Глава пятнадцатая

На следующий день рано утром брат Кадфаэль испросил аудиенции у аббата, чтобы обсудить с ним все до мелочей, и, когда уже собрался уходить от него, столкнулся на пороге с Хью Берингаром, прибытию которого весьма обрадовался. Что касается Хью, то он беседовал с аббатом значительно дольше. Предстояло о многом переговорить и многое сделать, ибо с тех пор, как Джеван Литвуд, пылая, словно живой факел, бросился в Северн, несчастного никто не видел — ни живого, ни мертвого. Для самого Радульфуса день был исполнен необычайной важности. Епископу Клинтонскому не хотелось тратить время попусту, и на сегодняшнем заседании капитула он собирался окончательно разобраться с обвинением в ереси, чтобы сразу же отбыть в Ковентри, где могли начать тревожиться о его долгом отсутствии.

— У меня имеются утешительные новости для каноника Герберта, — заявил Хью, входя в покои аббата. — Последние сведения из земель Овейна Гуинеддского. Граф Ранульф согласился на условия перемирия, и потому Овейн на какое-то время оставит его в покое. Граф должен вернуться в Честер сегодня вечером. Вне сомнений, каноник Герберт может продолжить прерванное путешествие.

— Разумеется, — без улыбки ответил аббат, но в голосе его прозвучало удовлетворение.

Илэйв явился на заседание капитула гладко выбритым, умытым и в чистой рубахе и тунике, которыми снабдил его брат Дэнис взамен обгорелой и прокопченной одежды. Похоже было, что братия привыкла к нему за эти дни, совершенно позабыв об ужасных обвинениях, ему предъявленных, и каждому хотелось, чтобы юноша произвел на судей самое благоприятное впечатление; со стороны монахов это было что-то вроде сговора, хотя и неумышленного.

— Я уже немало наслышан о поступках этого юноши от людей, которые хорошо его знают, — бодро начал свою речь перед собранием епископ. — Помимо того, я сам имел возможность наблюдать его поведение, пока находился здесь. Пусть никто из присутствующих не думает, что обвинение в ереси никак не может быть связано с поведением человека. Ибо в Священном Писании сказано: по плодам узнаете их. Доброе дерево не принесет дурного плода, и на худом дереве не поспеет добрый плод. А плоды, приносимые этим юношей, ничуть не хуже наших. Ни один из них нельзя назвать гнилым. Запомните это. Это очень важно. Что же касается того, что он высказывал некие мнения, идущие вразрез с доктриной церкви… Пусть кто-нибудь перескажет мне его слова.

Приор Роберт, который записал все высказывания Илэйва, прочитал их бесцветным голосом, безо всякого выражения, поскольку чувствовал, что все в зале проникнуты симпатией к обвиняемому.

— В итоге получается четыре пункта, милорд. Первый: он отрицает, что некрещеные младенцы будут навеки осуждены. Второй, как вывод: он не верит в наследственность первородного греха, но утверждает, что каждый младенец рождается в мир невинным, подобно Адаму накануне грехопадения. Третий: он убежден, что человек пролагает путь к спасению своими собственными поступками, что с точки зрения Церкви является отрицанием Божественной Благодати. Четвертый: он отрицает то, что блаженный Августин пишет о предопределении, отрицает, что число избранных уже установлено и не может быть изменено, а все прочие будут осуждены. Обвиняемый заявляет, что согласен в этом отношении с Оригеном, который пишет, что в конце времен спасутся все, ибо все, что создано Богом, к Богу возвратится.

— Ты все перечислил? — задумчиво спросил епископ.

— Все, милорд.

— Что ты скажешь, Илэйв? Твои слова переданы без искажений?

— Без искажений, милорд, — бесстрашно ответил Илэйв. — Все это я говорил. Только я не упоминал имени Оригена, потому что не знал, кто из богословов так написал.

— Что ж! Давайте рассмотрим первый пункт, а именно: неверие в осуждение младенцев, которые умирают, прежде чем их окрестили. Ты не единственный, кто отказывается верить, что они навеки прокляты. Обратимся к тексту Священного Писания. Там не может быть ложных мнений. Господь, — продолжал епископ, — повелел, чтобы детей к нему допускали свободно. Ибо им принадлежит, пояснял он, Царствие Небесное. И он не спрашивал, окрещен ребенок или нет, прежде чем обнять его. Несомненно, небеса предназначены детям. Но ответь мне, Илэйв, как ты расцениваешь крещение младенцев, если для них это не исключительный путь к спасению?

— Как вступление в Церковь и в жизнь, — ответил Илэйв, еще не уверенный в благополучном исходе, но уже надеясь на него. — Мы приходим в мир невинными, но единство с Церковью и получаемая в крещении Благодать Божия помогают нам удержать эту невинность.

— Говоря о невинности от рождения, мы переходим ко второму пункту, ибо это неразрывно. Ты не веришь, что человек рождается, запятнанный первородным грехом?

Бледный от волнения, но твердый, Илэйв ответил:

— Нет, не верю. Это было бы несправедливо. Но может ли Господь быть несправедливым? Ко времени, когда мы становимся взрослыми, у нас достаточно накапливается собственных грехов.

— Да, говоря о роде человеческом, — с грустной улыбкой заметил епископ, — надо признать, что это так. Святой Августин, имя которого мы только что здесь упоминали, рассматривал грех Адама как вечно обновляющийся во всех его наследниках. Это помогает нам верно осмыслить, что такое первородный грех. Августин считает, что это — плотская связь меж мужчиной и женщиной и именно она — основа всех зол. Но есть и другая точка зрения. Если плотское совокупление — грех, то как же надо расценивать завет Господа людям плодиться, размножаться и населять землю?

— Но еще более благословенно воздержание, — с холодностью, но осторожно заметил каноник Герберт, ибо епископ Клинтонский был здесь хозяин, полновластный и всеми уважаемый.

— Ни деяние как таковое, ни воздержание от него не должно считать злым либо добрым, — дружелюбно заметил епископ, — Все зависит от цели и расположения духа, в котором оно совершается. Каков третий пункт, отец приор?

— Свободная воля и Божественная Благодать, — отозвался приор. — А именно, может ли человек по своей воле предпочитать добро злу и таким образом пролагать путь к спасению, либо он ни в чем не способен преуспеть, если ему не поможет Божественная Благодать.

— Что ж, Илэйв, — сказал епископ юноше, взгляд которого горел мрачной решимостью, — высказывайся до конца. Я не расставляю силков, но просто хочу знать, что ты думаешь по этому поводу.

— Милорд, — начал Илэйв свою откровенную речь, — я верю, что мы наделены свободной волей и потому способны выбирать меж добром и злом, ибо мы люди, а не животные. И потому мы способны пролагать путь к спасению, совершая добрые поступки. Я не отрицаю Божественной Благодати. Ибо величайшая благодать и состоит в том, что нам дарована власть совершить выбор. И на последнем судилище — заметьте это, милорд, — нас будут судить именно за то, как мы сумели воспользоваться дарованной нам по благодати свободной волей, куда направили ее — к добру или ко злу. За наши собственные дела будем мы держать ответ в Судный день.