Тамерлан - Жан-Поль Ру

О живучести Чингисидовой культуры

Невзирая на то, что Тимуриды вслед за средневековыми тюрками-мусульманами восприняли персидский язык и иранскую культуру, чингисидская культурная традиция, в значительной степени перенятая монголами у тюрок-уйгуров современного Синьцзяна, жизнестойкости не утратила. [176]

Еще не имея письменной литературы, во времена царствования Чингисхана монголы усвоили уйгурский алфавит, чтобы использовать его для нужд своего языка, тем самым создав для него аудиторию дотоле ему не доступную, хотя уже имелось множество рукописей, доказывавших его жизнеспособность. Сильный преданностью Тимура, он выступал как достойный соперник алфавиту арабскому, обычно использовавшемуся всеми мусульманскими народами для транскрипции своих языков. Известно, что Великий эмир велел написать две официальные истории своего царствования — одну тюркскими стихами и уйгурской графикой (ныне утраченной), другую персидской прозой и арабской письменностью (пером Шами), один экземпляр которой уцелел. Древний тюрко-монгольский алфавит успешно боролся за свое существование и при Тимуровых последователях, несмотря на высокие темпы исламизации и аккультурации.[23] На нем написаны два союргала (указа) самаркандского и гератского правителей, а также два манускрипта, созданных в Герате, один из которых — знаменитая «Книга вознесения пророка» («Мираджнаме»), датируемая 1436 годом.

Мусульманский лунный календарь, по которому летоисчисление ведется от даты переселения (в 622 году) пророка в Медину (хиджра), имел серьезного соперника — древний календарь двенадцатилетнего цикла животных, происхождение которого, как мы теперь совершенно точно знаем, китайское, хотя тюрки переняли его довольно давно и с такой готовностью, что по прошествии времени сочинили несколько мифов о его изобретении и признают его не иначе как своим собственным. Это двойное летоисчисление, кстати, вовсе не облегчило работу хронистам, не всегда успешно справлявшимся с переходом от одного к другому, тем самым множилось количество сомнительных и ошибочных датировок.

Двойственность языковая (фарси и тюрки), алфавитная (азбуки арабская и монголо-тюркская), хронологическая (летоисчисления мусульманское и китайское), религиозная (ислам и шаманизм) вполне дает представление о двойственности цивилизации эпохи правления Тамерлана. [177]

Выдуманная генеалогия

Очень характерно, как Тимур и его дети пытались доказать, что монголы — это всего лишь одно из тюркских племен, а также связать себя с Чингисханом. Отрицание монгольского этнико-лингвистического фактора, похоже, никогда не смущало и самих монголов. Оно громко прозвучало также в устах великого историка Рашидаддина, везира монгольских Ильханов, который неоднократно заявлял, что ни в Монголии, ни в Сибири сосуществование рас тюркской и монгольской никогда не имело места, и что всегда существовала только одна раса, тюркская, и что название «монгол» есть измышление. «Народы, коих нынче именуют монголами, в древности так не назывались, а данное название было придумано после того, как их время уже минуло… Да и сегодня монгольская нация представляет собой один из тюркских народов. Все другие тюркские племена получили это прозвище лишь благодаря славе и могуществу, добытым монголами. По этой же причине те же самые племена ранее носили прозвание татар. Татары сами являлись одним из наиболее прославленных тюркских племен».

Такое уравнение лишь облегчало Тимуридам решение задачи установления родства с Чингисханом. Они придумали себе предка по имени Карачар-нойон, прадед которого был братом Чингисхана, а коли он действительно существовал (что можно предположить, так как Рашидаддин знал его имя), то они установили его генеалогическое древо и великими деяниями изукрасили его историю.

Допустить, что Тамерлан являлся потомком Карачар-нойона, — это то же самое, что допустить истинность Чингисовой генеалогии, предшествовавшей жизни этих двух персонажей, и заодно мифа о происхождении великого завоевателя, мифа оригинального, впрочем, во всех отношениях соответствующего ментальности тюрко-монгольского шаманизма. Это немного напоминало то, как если бы вдруг католический король стал серьезно претендовать на свое происхождение от Зевса. Для такого мусульманина, как Тимур, и для всех мусульман вообще здесь имелось нечто, приводившее в смущение. Летописцы это чувствовали и попытались объясниться, правда, довольно неуклюже. Зато, согласно высочайшей воле, генеалогия, как и миф, были представлены наияснейшим образом в надписи, сделанной в Гур-Эмире, Тамерлановой гробнице, сопроводив их цитатой из Корана и сноской на Али, «человека несравненной красоты»,[24] что позволило мусульманам воспринять оные без особого труда. Впрочем, тому имелись прецеденты, так как обращенные в мусульман монголы уже неоднократно тщились доказать принадлежность их семей к родне пророка; кстати, не последний раз. [178]

Надпись в Гур-Эмире содержит в себе восходящий перечень предков Чингисхана и Тимура, доведенный до персонажа, известного по монгольским источникам как Бодончар (или Бозончар), и уточняет: «Отец сего славного мужа не известен, разве что его мать Алан Гоа (Алан Ко’а по-монгольски) рассказала, а она была из тех жен, кои от рождения имеют такие качества, как чистосердечие и целомудрие», и «не была… распутницей» (Коран, 19, 20), как она зачала от него «посредством света, проникшего чрез ее двери, который принял пред ней обличие совершенного человека» (Коран, 19, 17).

Попытки установления родства Тимура с Чингисханом через побочные линии, похоже, удались не полностью, и наследникам Великого эмира пришлось развить эту линию, но без большого успеха. Как бы сознавая, что получить право на трон еще недостаточно, Тимур нашел разумным прятаться за марионеточных ханов. Однако, несмотря на прецедент, явленный эмиром Казаганом, данная мера предосторожности имела свои недостатки. Даже слепой способен понять, когда его дурачат. Противник, а также осторожный подданный могли увидеть несостоятельность ханов и ничтожность их положения; настоящий человек ясы почувствовал бы себя униженным. Тимурова пропаганда была вынуждена доказать, что он действовал согласно традиции и, в некоторой мере, следуя воле самого Чингисхана; с этой целью было придумано, будто бы Карачар-нойон получил от своего кузена приказ возвести на трон ханов-Джагатаидов, а также действительно управлять улусом. Для вящей убедительности она даже процитировала письменный договор, заключенный задолго до рождения обоих мужей и затем постоянно возобновлявшийся.

Летописец Али Язди так объясняет сложившееся положение вещей: «Когда Чингисхан отдал турецкую страну вплоть до Джихуна, отделяющего Туран[25] от Ирана, своему благородному сыну Джагатаю, он поручил его вместе со своим царством и войском, коим его взыскал, Карачар-нойону, потомку одного из своих дядей. Чингисхан рекомендовал ему своего сына настойчиво, поелику знал по своему опыту цену помощи, которую Карачар мог оказать его сыну. Так что хан Джагатай, уважая волю своего отца, не предпринимал никакого дела, не испросив совет и мнение нойонов. Он охотился и пировал, Карачар же трудился. Когда Джагатай скончался, Карачар продолжил управление тюркской страной… так хорошо, как не смог бы никто другой… По миновании нескольких лет он избрал для государственного управления Кара-Хулегу и посадил его на царский трон. Затем по приказу Гуюк-хана он его низложил и объявил государем Йису-Мангу, сына Джагатая… По его кончине он возвратил на трон Кара-Хулегу… В 652 году (хиджры), в год курицы, душа Карачар-нойона разорвала его земную оболочку и улетела». [179]

Этот текст показывает, до какой степени Тимуру хотелось вписаться в Чингисову линию; он же (текст) заканчивается фразой, перекликающейся с одним из языческих верований. Действительно, доисламские тюрко-монгольские народы верили, что человеческая душа орнитоморфна, то есть подобна птице, что она поселяется в том или ином теле, по смерти которого его покидает и вновь принимает свою первоначальную форму (форму одной из птиц, из которых самой большой является кречет), для того чтобы улететь на Небо. В надписях, обнаруженных в Монголии (VIII век), зачастую смерть описывают просто: «Он улетел» — или: «Он удалился, взмахнув крыльями» — почти всегда вкладывая эти слова в уста сына или брата. Позднее нашли более уместным называть то пернатое, в которое превратился покойник. В XVI столетии шах Бабур, будучи слишком мусульманином, чтобы верить в птицеобразную душу, тем не менее не постеснялся сказать о своих отце и деде, но только о них: «Они превратились в кречетов».