Мы никогда не расставались - Ирина Лазарева

Алексей, прежде чем подняться за ранеными в автобус, попросил Смурова:

— Сгоняйте вместе с Воробьевым за Настей в Осиновец. Только смотри, поосторожнее, не напугай, скажи, что муж ее легко ранен, остальное я беру на себя. Кстати, дай-ка я пожму твою руку. Думаю, ты знаешь за что.

— Знаю, за подкову на счастье, — улыбнулся тот.

Август 2008 г. Аэропорт Пулково.

В здании аэровокзала меня провожают мама и Дима. Отец одолжил ему по случаю проводов свою машину. Брательник заважничал, крутит ключ зажигания на пальце.

— Передай бабушке, что я обязательно приеду через месяц, — напутствует мама. — Пусть не обижается. Ей же веселее будет, если сначала ты погостишь, потом я.

И главное, Катенька, уговори отдать мне дневники. Объясни, что у меня они будут в сохранности, я с ними поработаю, потом верну. Обязательно собери все письма, фотографии, статьи, все, что у нее есть, не забудешь?

— Не забуду, мам, в крайнем случае все скопирую на ксероксе, ты же знаешь бабулю, она вряд ли захочет расстаться со своими вещами.

Мы целуемся на прощанье. Димка тоже чмокает меня в щеку:

— Счастливого полета. Жалко, одна летишь. Что Женя, так и не отвечает на звонки?

— Нет, не ответил ни разу. — Я чувствую, как начинает щипать в глазах и в носу. Тему нашей ссоры с Женей лучше не затрагивать, но Димка пока не блещет чуткостью.

— Сама виновата. Затеяла нечестную игру, я тебя предупреждал. Почему не сказала ему сразу, как только вы сблизились? Предложила бы по-хорошему выяснить все о его предке, а ты выбрала окольные пути. — Димка наконец замечает мой покрасневший нос и смягчается. — Ладно, не кисни, главное, что орден у меня в сохранности. Если удастся откопать что-нибудь героическое про его деда, Женя нам первый спасибо скажет.

— Это моя единственная надежда, Дим, потому и еду.

— Ну, бывай. Расцелуй там всех за меня.

Я улетаю одна: маме надо сдавать книгу, папа работает, у Димы намечен спуск на байдарках по реке в компании студентов. Наверное, мне сейчас полезно поменять обстановку, отвлечься от беспрестанных мыслей о Жене, от своих страданий и обид. Да-да, обид! Я смертельно оскорблена его поведением. Неужели он принял меня за беспринципную карьеристку, которая улеглась с ним в постель из корыстных побуждений? Он не почувствовал искренности, редкого душевного единения — тут нельзя обмануться, разве что допустить в девушке безнадежную испорченность. Нет-нет, я этого не заслужила!

Я попыталась все объяснить ему через эсемески, но мои воззвания канули в пустоту.

Все, не думать о нем, не растравлять свои раны. И так ценой неимоверных усилий упаковала в один сосуд осколки, обрывки, ошметки моего прежнего ареала обитания, того, что был до Жени, в попытке восстановиться, снова научиться жить без него.

Я прохожу в самолет, держась необыкновенно прямо, — нельзя расплескать содержимое сосуда, меньше говорить, двигаться, глазеть по сторонам — меня спасет самообладание и выдержка.

Мне досталось место у окна, первая удача, можно смотреть на позлащенные солнцем облачные равнины или на землю в горячей дымке, разлинованную на треугольники и квадратики, вид с высоты успокаивает и настраивает на философский лад. Только бы не уселся рядом какой-нибудь хлыщ, ищущий в дороге развлечений. В прошлый мой командировочный полет один мужик докучал всю дорогу: что читаете, к кому летите, чем интересуетесь? Пытался разговорить, а я даже в полном душевном благополучии не люблю, чтобы меня беспокоили в уютном кресле, если не у окна, то с облюбованной книжкой на коленях.

Я слышу, как рядом садится кто-то — смежное кресло качнулось под тяжестью пассажира; конечно, мужчина, куда ж без них родимых, и непременно в тесном соседстве, так, чтоб локтем не пошевельнуть.

Я прижимаюсь лбом к стеклу иллюминатора. На летном поле тускло, серо от дождя и бетона, словно я смотрюсь в собственную душу.

И вот — вы подумайте, каков нахал! — не успевает еще самолет тронуться, мой сосед решает приступить к делу незамедлительно. Тянет у меня с колен книжку! Просто проходу в самолетах не стало! Ну погоди, сейчас я тебе выдам!

Резко оборачиваюсь, содрогаясь от негодования, и… вижу прямо перед собой, близко-близко, глаза в глаза…

— Женя… — Голос мой срывается, как будто меня придушили на полуслове. Хочу еще что-то сказать, но вместо этого начинаю реветь белугой. Хорошо, есть куда уткнуться — Жене в грудь, — чтобы не напугать пассажиров незапланированной истерикой. — Как… как ты здесь оказался? — хватает меня на дурацкий вопрос.

— Мы с тобой покупали два билета, если помнишь. Я так и не смог свой сдать. И слава богу! Теперь я вижу, что вел себя как последний кретин.

— И ты полетишь со мной? — не верю своему счастью.

— Уже лечу. Самолет в воздухе.

Я и не заметила, как взлетело воздушное судно, об этом докладывает голос стюардессы в динамике, она перечисляет, чего нельзя делать на борту — курить, распивать спиртные напитки, ходить по салону во время набора высоты…

Но целоваться-то можно! Еще как можно! Хоть до самой посадки.

Теперь я знаю, что все будет хорошо. Со мной любимый человек, мы вместе, а сообща все спорится, впереди у нас путешествие не только в горную страну, но и в прошлое — мы стремимся туда за истиной, за достоинством, чтобы поверить, многое для себя открыть и осознать, и понять — кто мы и откуда.