Вор крупного калибра - Валерий Георгиевич Шарапов

двое, чтобы на носилках вынести…

– А потом еще пусть его всю жизнь вражеское государство кормит, тоже подляна, – добавил Яшка.

– Да уж… экономика.

Они поднялись вверх по лестнице – в самом деле это был подвал под погорелым домом лесника. За долгие годы лес обступил его со всех сторон, елки-самосевки поднялись, окружили так, что если точно не знать, что ищешь, то и не найдешь. Вход в подвал, и труба буржуйки, и вытяжные отверстия были так хорошо замаскированы, что оставалось лишь удивляться, как это Андрюхин нос чего учуял, да еще в темноте.

– Вон оттуда ты съехал, а вон туда приземлился, – лаконично пояснил Пельмень, указывая в сторону небольшого склона, на котором ясно виднелись следы Колькиного чудесного спасения – воронка в снегу и осыпавшийся лапник.

– Вот и дуй в ту сторону, а мы покамест тут приберемся. Тут и не особо-то далеко. Тогда, ночью, мигом добежали, даже с этим запаленным.

– С час где-то?

– Не, за час не дойдешь, снегу много. А за полтора вот – вполне. Шуруй. Про уговор-то помнишь?

– Да помню уж, – заверил Колька, – только и вы помните, что я вам про дачи говорил.

Обменявшись взаимными уверениями наподобие «чтоб я сдох», приятели разошлись.

Ликвидировав по возможности признаки Колькиного пришествия и вернувшись в дом, Анчутка с Пельменем некоторое время только молчали и сопели. Мысли у приятелей в целом совпадали: прав Пожарский, как бы не доиграться с «добрым» хозяином.

– Колька дело говорит, – вздохнул Яшка. – Может, он сейчас и добрый, а стволы-то ему зачем?

– Для коллекции, – огрызнулся Андрюха. – Но в целом давай так: как наведается, так и попрощаемся.

– А если прямо сейчас свалить? – деловито предложил Анчутка.

Пельмень глянул в слуховое оконце: снаружи уже темнело, похолодало, собиралась метель, вообще там, в лесу, было скверно.

– Давай все-таки по-хорошему простимся, все-таки Земля-то круглая и вертится.

* * *

Акимов вернулся от Моралевой чернее тучи. Во‐первых, поганый разговор получился, некрасивый. Во‐вторых, все еще отсутствовал Сорокин, и без начальства в голову лезли откровенно пораженческие мысли. Про внутренние расследования и трибуналы, а то и просто про «без суда и следствия»… так, отставить опять. В конце концов, до двадцатого еще двое суток.

«Молоде-е‐е‐ец! – протянул в голове ехидный голос. – А с чего ты вообще решил, что Вакарчук выбрал именно нашу сберкассу тощую? Да еще в пределах района, где каждая собака его в лицо знает?»

Акимов облился ледяным потом. А ведь верно… он не дурак, кем бы ни был, не пойдет нахрапом, со штыками на танки. К тому же, как правильно отметила красавица Моралева, украсть мало, надо еще сбежать.

А бежать, что бы ни говорил всезнайка Сорокин, не стоит, все еще есть где спрятаться. А можно вообще и не прятаться – вот Герман, на ровном месте, как на ладони, душа-алмаз, ценный работник. Возьми такого за рупь за двадцать. А если все самые страшные подозрения – чистая правда, то этот человек опаснее мины. Неизвестно ни где рванет, ни когда.

Наконец хлопнула дверь, заскрипел пол под знакомыми тяжелыми шагами. Акимов выскочил в коридор – Сорокин как раз отряхивал огромные калоши, держа в руках такую же огромную папку.

– Снегопад, – кратко пояснил Николай Николаевич. – Как у тебя дела, пока все тихо?

Акимов кратко, не вдаваясь в интимные подробности, расписал свой визит к Моралевой, а также разговоры с Кадыром и с Гладковой-старшей.

– Хорошо сообразил, неплохая мысль, – похвалил Сорокин, – я вон, видишь, тоже с уловом. Пойдем-ка в контору и дверь закрой как следует.

– …Вот, изволь видеть, какая история, – Николай Николаевич шлепнул свою папку на стол, похлопал по ней:

– Чего тут только нет, в папочке этой. Начнем с самого что ни на есть яйца. Вакарчук Герман Иосифович, капитан, командир разведроты, год рождения двадцать третий, уроженец Львовской области, пропал без вести в тысяча девятьсот сорок четвертом, при попытке вырваться из окружения.

– И кто же это у нас во флигеле на самом деле? – спросил Сергей, переварив услышанное.

– Не знаю, – пожал плечами Сорокин.

Акимову стало обидно:

– Ничего себе. Из-за этого мы с вами почти сутки потеряли. Стоило из-за этого валандаться?

– Критиковать-то каждый может, – мирно отозвался Николай Николаевич, – а так, конечно, стоило. Всегда полезно понимать, с кем дело имеешь.

– Кого же тут изучать, если не тот это человек, – проворчал Сергей.

– Здрасте-приехали! Мы знаем главное: что Герман не тот, за кого себя выдает.

– И что?

Сорокин прищурился:

– Встречный вопрос: теперь, когда ты знаешь, что это не герой, не боевой офицер, не фронтовик, тебе не проще допустить мысль, что он может оказаться кем угодно?

Подумав, Акимов согласился:

– Ваша правда, Николай Николаевич.

– Слово такое есть, по-французски. Психология индивидуума называется. Ты все с рывка да с толкача, а следак думать должен. Думать, – для наглядности Сорокин постучал пальцем по лбу, – и для начала давай сообразим, что мы о нем знаем. Начинай.

– Метко стреляет, блестящая физическая подготовка.

– Но плохо ходит на лыжах, – присовокупил начальник. – Стало быть, откуда-то с юга, согласен?

– Согласен. Владеет немецким.

– Причем так владеет, что ругается на нем, причем в ситуации, не располагающей к демонстрации познаний. Английский знает тоже.

– Это почему?

– Потому что я книжки в библиотеке видел, он оставил только немецкие и английские, остальные в макулатуру списали. Дальше.

– Южнорусский акцент.

– Согласен, гакает, хотя я бы сказал, что неявно. Возможно, приобретенный, не врожденный акцент.

– Любит хорошую одежду, одеколоны всякие…

– Чистоплюй. Потеть не любит.

– В самом деле не любит.

– Зато любит деньги. Иначе зачем связался с Черепановым…

– Да, согласен, таскал ему вещи на продажу… Что ж это получается, это он по дачам лазал?!

– Возможно, – снова пожал плечами Сорокин, – но торопиться с выводами не стоит…

– Какое «торопиться», Николай Николаевич! – горячо возразил лейтенант. – Откуда у него тогда портсигар Сичкина? Витенька подарил? Или обменял на медальон? А еще