Будни самогонщика Гоши - 2. Мир и нир - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

о действиях при штурме бренского замка.

- Ты насиловал? Грабил? Убивал безоружных?

- Я только исполнял приказ…

Ба-а-аммм! В зловещей тишине среди тяжёлого молчания публики и участников действа раздался отчётливый хлопок. Скорее даже удар. Наёмник отпустил камень, упал, тело выгнулось дугой. И затих.

Я ждал воплей торжества. Всё же нравы простые, зрелища непритязательны. Нет, смерть никого не воодушевила. Столь же мрачные рожи таращились на судилище дальше.

- Следующий! – судья даже имени не спрашивал. Какая разница? Виновен – в расход. Невиновен – на все четыре стороны.

Смотреть тошно, но надо. Я привёл на суд каросских наёмников, считая их злом. Зло надо искоренять.

Или нет? Получив по левой, подставить правую щёку, предлагая лупануть и по ней?

Средневековье моего прежнего мира было таким – очень христианским. На словах. Со всеми этими байками про вторую щёку, не убий, возлюби ближнего и прочими оторванными от реальности лозунгами.

На самом деле, нельзя не только вторую, но и первую щёку подставлять. Поймать бьющую руку и вырвать из плеча. Не иначе. Потому что по-другому затопчут.

Тем временем внесли раненого. Лежачего. Поставили носилки около столика с камнем.

- Насиловал? Грабил?

Признания только в одном из грехов – убийстве нонкомбатанта – было достаточно, чтобы лиловый махнул стражникам утащить наёмника и поставить носилки внутри обширной клетки. За ним, кто на носилках, а кто и пешком, все остальные отправились следом.

Будь война победоносной, никто не посмел бы их упрекнуть ни в каких военных преступлениях. Победа всё списывает. Отдать захваченный город на три дня на разграбление – святое дело.

Но мы проиграли. О чём ничуть не жалею. А также не испытываю ни малейшей радости, что отдал людей на верную смерть. Их казнили немедленно. Там же, на помосте, дворцовые стражники накинули кароссцам удавки на шеи и затянули, пока те не перестали сучить конечностями.

На прощание король пытался затеять разговор о возмещении ущерба от вторжения, но получил только совет. Какой? Обратиться к новоизбранному королю Мульда. Но без особых шансов. Если бы победил силой, а не моим предательством, тогда…

Часов через восемь неспешной езды я с десятком солдат догнал уходящую армию. Поравнялся с едущим верхом Фирухом.

- Как рука? На привале осмотрю. Если распухнет – потеряешь или руку, или жизнь. Как повезёт.

- Хорошо…

Смущён. Глаза отводит.

- Колись. Это ты сдал меня Каруху, что считаю клятву утратившей божественную подпорку? Что не одобряю его манеру вести войну? И собираюсь что-то предпринять?

Помолчав, признался:

- Верно. Даже если правда, что Моуи отвернулся от короля, присяга не утратила смысл. Она же не только на угрозе должна держаться. А на чести принёсших её. Если бы я стал на твою сторону и бился против Каруха, потерял бы честь. А ты… Ты привёл врага в наш лагерь и начал бить по своим. Полста человек погибло или ранено. Не считая каросских.

- Те – все до единого. Анты судили и казнили пленных. Не аплодирую, но и не осуждаю. Они в своём праве. Полста наших, говоришь? В первую же попытку штурма городских стен погибло бы куда больше. Потом дворец, он представляет собой неплохую каменную крепость внутри основных стен, имеет источник воды и тайные выходы наружу. Не ошибусь, если скажу: если бы мы и взяли его, от нас осталось бы несколько сотен – раненых, потрёпанных. После чего оккупантов осадили бы отряды подошедших брентов. Они бы и поставили точку в «великом освободительном походе». Убив десятки, я спас тысячи. Грех на моей душе за погибших ночью, но это только мой грех. Так что не смей меня поучать.

Он снова долго молчал. Потом подвёл черту:

- Мы никогда не сойдёмся. Наши понятия о чести слишком разные.

- Но то, что я спас армию от уничтожения и ещё большего позора, ты признаёшь?

- От уничтожения – да. От позора – нет.

Проклятый догматик! Но что-то в его словах есть. Присяга, если по сути, должна быть абсолютной, а не такая, чтоб каждый раз думать – соблюдать её или ну нах. Курт Книспель не давил гусеницами своего танка гражданских беженцев. Попав в плен к нашим или американцам, был бы обычным военнопленным, а не военным преступником. Я перебежал линию фронта и ускорил поражение хрымских «освободителей», Фирух защищал рейхсканцелярию до конца. Естественно, мы по разные стороны. Но едем вместе, в одних рядах.

На вечернем привале размотал его клешню и убедился: заражение началось. Отчётливое нагноение. Антибиотиков нет, мама благополучно извела все их запасы на сельских хрымов за несколько месяцев, мне даже для себя взять неоткуда, уезжая из Кираха.

- Два варианта. Первый. Зовём Нирага, прокаляю его меч на костре. Рубит твою руку по локоть. Пока вернёмся домой, культя подживёт. Из лука не постреляешь, но научишься орудовать левой.

- Ни за что! – отчётливо и по слогам произнёс парень. – Лучше сдохну. А моя смерть будет на твоей совести.

- Если так, могу срубить насильно, хочешь? Нет? Тогда второй вариант. Я раскрываю рану, прочищаю её. Дезинфицирую ниром. Прижигаю раскалённым железом. Повезёт – руку спасём. Но распространись воспаление дальше – отрублю по плечо. Яд разложения уже будет струиться по твоим жилам. Скорее всего, потеряешь сознание и будешь метаться в горячке. Главное – не сможешь давать мне ценных советов о сохранении чести или врачевании.

Не исключено, у него в отряде есть свой эскулап, способный оттяпать конечность. Но без дезинфекции. А также приложить «целебную» жабу к воспалению.

Тугодум снова долго молчит, раздражая. Мимо нас ходят воины, рассёдлывают кхаров, ставят шатры, варят ужин из остатков трофеев, взятых в разграбленном брентстве. А этот всё обмозговывает.

Наконец – решается.

- Я тебя ненавижу. Но и выхода нет. Прочищай. Больно будет?

- От боли проглотишь свои клыки. Или врезать по башке, чтоб отключился? Могу переборщить – не очнёшься.

- Потерплю.

Я начал немедля. Кипяток в котле. Остатки нира в последней фляге. Кинжал, опущенный в огонь.

Мои сняли борт с телеги. Парня привязали за руки и за ноги. В рот – тряпка, перехваченная ремешком вокруг головы, чтоб не вытолкнул. Тише орать будет. Да и сможет закусить её. К слову, вопли доносились с разных сторон. Лекари приступили к врачеванию других раненых. В силу имеющихся знаний и умений, конечно.

Фирух стонал, мычал, бился головой о тележные доски. Вокруг тряпки-кляпа заструилась кровь: что-то он