Невидимка с Фэрриерс-лейн - Энн Перри

– Да, – подтвердил Томас, попивая чай мелкими глотками.

Все понятно и чрезвычайно логично. Он сам никогда не носил с собой фляжек со спиртным, это было совершенно не в его привычках и просто не могло прийти в голову, но если бы носил, то, конечно, пил бы из нее потихоньку, в одиночестве, в замкнутом пространстве театральной ложи, а не в многолюдной курительной.

– А как держался судья?

– Он был задумчив, – ответил Ливси после минутного размышления, словно пытаясь оживить в памяти всё до мельчайших подробностей. Затем нахмурился. – Возможно, что-то его заботило. Думаю, Прайс отметил то же самое – если, конечно, он был в настроении наблюдать.

Питт колебался, думая, следует ли сейчас говорить напрямик или же несколько завуалированно, – и решил дело в пользу откровенности.

– Как вы думаете, он мог отравить Стаффорда?

Ливси сделал резкий вдох и медленно выдохнул.

– Сожалею, но это было явно возможно, – ответил он, наблюдая за Питтом сквозь полуопущенные веки, – если уже несомненно, что Стаффорд был отравлен. – И опять отпил чаю.

– Да, это несомненно – во всяком случае, для сомнений веской причины нет. Это не такая доза, которую человек может принять, чтобы успокоить боль, причиняемую какой-нибудь болезнью, или же для того, чтобы позабыть на время об испытаниях и разочарованиях, доставляемых реальной действительностью. И случайно опиум не принимают.

Питт тоже отпил из своей чашки, будучи не совсем уверенным, что чай ему нравится. Тяжелые занавеси заглушали уличный шум. Инспектор слышал тиканье часов на книжном шкафу.

– Единственной альтернативой является самоубийство, – продолжал Томас. – Можете ли вы представить хоть одну убедительную причину, по которой судья Стаффорд мог покончить с собой, причем публично, в театральной ложе, не оставив никакой записки и причинив своей жене такое горе? По-моему, это экстраординарный способ самоубийства, даже если предположить, что он действительно желал покончить с собой.

– Конечно, – немного поморщившись, ответил Ливси. – Извините, но я хотел уклониться от того, что неизбежно следует сказать. Нет, конечно, он был убит. Я чрезвычайной благодарен судьбе, что это не моя задача выяснять, кем именно, но, естественно, я окажу вам всяческую помощь в этом деле.

Он немного переменил позу и теперь смотрел на полицейского, скрестив руки на груди.

– Нет. Мне не казалось, что Сэмюэл Стаффорд ведет себя как-то необычно. Он был любезен, хотя, может быть, и несколько отчужден, но он, как правило, держался именно так, – и вытянул губы трубочкой. – Я не нашел в его поведении ничего особенного и, уж конечно, не заметил в нем никакого напряжения или ощущения надвигающейся опасности. Не могу поверить, что он боялся смерти или ожидал ее, и уж менее всего что он ее планировал.

– А вы не видели, как он пил из фляжки?

– Нет, но, как я уже сказал, я не остался в курительной комнате.

– Мистер Ливси, имеете ли вы хоть какое-то представление о том, знал ли мистер Стаффорд об отношениях своей жены с мистером Прайсом или хотя бы подозревал об этом?

– Ах! – Судья опять потемнел лицом, на нем явно выражались печаль и отвращение. – Вот это гораздо более трудный вопрос. И было бы естественным с вашей стороны спросить, не могло ли знание этого – или подозрение – заставить его покончить с жизнью. Я не могу ответить на ваш первый вопрос – «знал ли»; ведь знание – это такая тонкая вещь, мистер Питт, тут нельзя ответить ни «да», ни «нет». – Он внимательно посмотрел на Питта, словно измеряя степень его проницательности и умения воспринимать информацию. – Существует несколько уровней убежденности, – продолжал Ливси, очень четко и точно выбирая слова. – Стаффорд, несомненно, чувствовал, что его жена холодна к нему. И это было взаимно. Он оставался внимателен к ней, сохранил к ней уважение, которое за многие годы стало привычкой, но он больше не был в нее влюблен, если вообще когда-нибудь питал подобное чувство… – Ливси глубоко вздохнул. – Он требовал одного: чтобы она соблюдала приличия и выполняла все требования, предъявляемые обществом к жене судьи; и, насколько мне известно, она так и вела себя.

Его одутловатое лицо нахмурилось еще больше. Было совершенно очевидно, что тема разговора ему неприятна и огорчительна.

– Но ему и не требовалось, чтобы жена вовлекала его в чрезмерно эмоциональные отношения или постоянно дарила его своей компанией.

Он не сводил взгляд с Питта. Тот сидел не шевелясь.

– Как и в большинстве браков, которые получились в высшей степени удачными с социальной точки зрения, а супруги не стали неприятными друг другу за много лет совместной жизни, в их союзе не было ни страсти, ни чувства собственничества и ревности. Если бы она вела себя без должной скромности, он бы на нее рассердился; если бы она бросила открытый вызов условностям и приобрела скандальную репутацию, он бы отослал ее прочь, в деревню; а в крайнем случае, если бы она проявила неподатливость и упрямство, то в качестве последней меры, оправдывающей такой чрезвычайный выход из положения, он бы с ней развелся, хотя, конечно, попытался бы изо всех сил избежать такой неприятности. – Ливси пожал плотными, массивными плечами. – Но этого не случилось. Если бы он просто был осведомлен, – он презрительно усмехнулся, – что его жена дарит свою благосклонность другому, то сделал бы вид, что ничего не замечает. И до такой степени постарался бы делать вид, что ничего не происходит, что это знание переселилось бы на самую периферию его сознания. Такое положение вещей нередко возникает между людьми, особенно теми, кто уже довольно давно женат и несколько, – он остановился в поисках точного слова, – наскучил своему спутнику.

– Тогда значит, сэр, вы не считаете возможным, что он мог впасть в отчаяние, узнав о связи миссис Стаффорд с мистером Прайсом?

– Это просто невероятно, – откровенно ответил Ливси.

– Но если он действительно… не был этим уязвлен, – настаивал Питт, – тогда зачем миссис Стаффорд нужно было прибегать к такому крайнему средству, как убийство мужа?

На лице Ливси, подобно молнии, промелькнуло выражение горькой иронии.

– Очевидно, ее страсть к мистеру Прайсу безрассудна и не может быть удовлетворена одной лишь тайной любовной связью. После смерти Стаффорда она стала вдовой со значительными средствами и может выйти замуж за Прайса. Полагаю, вы в самом деле встречали немалое число случаев, когда отношения начинаются с безумной страсти, а кончаются грязью и преступлением? К сожалению, я встречался с подобными историями гораздо чаще, чем желал бы; с проявлениями несколько вульгарной и всегда глубоко трагичной страсти. Это присуще, к сожалению, всем временам, такое встречается во всех сословиях и классах.

С этим Питт спорить не мог.

– Да, – нехотя согласился он, – и я с этим встречался.

– Возможно, Прайс уже утратил до некоторой степени первоначальный пыл, – продолжал Ливси, – и она боялась, что он увлечется более молодой женщиной. Кто знает… – Ливси наморщил лоб. – Дело темное и абсолютно трагическое. Если бедняга Стаффорд остался бы жив, я отмел бы это предположение как совершенно невозможное. Но он мертв, и мы должны смотреть действительности прямо в глаза. Сожалею, что больше ничем не могу быть вам полезен и рассказать что-либо менее потрясающее.

– Вы мне очень помогли, сэр. – Питт встал. – Я постараюсь вникнуть в самую суть этой печальной истории и разузнать все, что можно.

– Не завидую вам. – Судья потянулся к звонку, чтобы вызвать клерка. – Вы, кстати, можете начать с моей жены, которая одновременно и наблюдательна, и не болтлива. Она хорошо знакома с Джунипер Стаффорд, но вам скажет правду, без всяких сплетен и домыслов, чтобы не повредить еще больше ее репутации, в чем нет необходимости.

– Благодарю, сэр, – искренне поблагодарил Томас. – Это было бы исключительно полезно для начала расследования.

Питт принял совет и предложение Ливси. Сразу после ленча он затянул потуже галстук, оправил сюртук, рассовал несколько мелких вещиц по карманам равномерно, чтобы они не так сильно выпирали, поспешно смахнул пыль с сапог прямо на задки брюк и пригладил пальцами волосы, только еще больше их взлохматив. На этот раз он не нанял кеб, а воспользовался омнибусом и, сойдя на донельзя респектабельной Итон-сквер, предстал перед входной дверью особняка номер пять. На звонок появился щеголеватый ливрейный лакей, высокий и стройный, с великолепными икрами, на которых красовались шелковые чулки.

– Да, сэр? – спросил он с той точной долей высокомерия, которая балансировала на грани оскорбительности. Он служил в очень респектабельном доме и хотел, чтобы посетители отдавали себе в этом отчет.