Конфеты с ликером - Людмила Петрушевская

Угощение, по мнению Лели, было роскошное. Салат оливье, винегрет, покупные котлеты, картошка, жаренная на сливочном масле с морковкой и луком, свои соленые грибы, докторская колбаса.

Ел, точнее жрал, один Никита. Эти сказали, что только что поужинали.

— Намек принят, — сказал Никита, — а вот вы все на меня катите — а я да, совершил открытие века. Но никто не даст мне средств на него, это страшное оружие.

— Страшное оружие — тогда к бандитам, — сказала сестра.

— Ну познакомь. Ты же сама в банде.

— А что, и познакомлю… (пауза) за три куска долларов, — она засмеялась, и он охотно, с пониманием заржал.

Через полтора месяца родился Глебушка.

Встречать Лелю из роддома пришли мать и сестра Никиты, он сам и Надежда.

Мать, посмотрев на ребенка, что-то с усмешкой сказала дочери.

Дочь ответила:

— Все правильно, все верно, ребеночек не наш.

Леля тоже сомневалась, ей в этом существе хотелось видеть Данилу.

Но дитя было не похоже ни на кого, скорее на дедушку Илюшу.

Никита, улыбаясь кривой улыбкой, взял ребенка на руки и сел в такси.

Мать и сестра поехали в другой машине.

Дома Леля в окружении родни стала пеленать ребеночка на столе.

Малюсенький, жалкий, он спал. И вдруг приоткрыл один глазок и сладко зевнул.

— Ой ты мой сладкий, — внезапно сказал Никита. — Он вылитый я на фотографии. Помните?

И посмотрел на своих.

Его семья, двухголовое чудовище, многозначительно промолчала.

Так всё и заквасилось, все дальнейшие события.

Никита через год после рождения младшей (родня ее тоже не признала) ушел к какой-то женщине. Подруга Лели по двору, Тамилла, якобы видела Никиту, когда он выходил из дверей соседнего дома с высокой толстой бабой, зовут ее Дина якобы, сказали жильцы того подъезда.

Глава пятая На сладкое

Леля таилась на лестнице, выше своей двери на пол-этажа.

— Как можно называться матерью, живя в такой квартире! — безо всякого вопроса сказал женский голос. — Как ты ей детей-то доверил? Пол какой ободранный.

— А это не мои дети.

— А ты почем знаешь?

Подъехал лифт.

— Такие вещи нутром чуются.

— Нутром не нутром, а надо сделать экспертизу.

— Не бойсь…

Они скрылись в лифте.

Выждав, пока от подъезда отъехала машина, Леля спустя еще пять минут прокралась в свою квартиру. Первое: взять конфеты на экспертизу!

Не веря своим глазам, она смотрела в морозильник. В коробке с надписью «на сладкое» ничего не было!

Видно, Никита сообразил, что улику надо спрятать. То есть он все знает — конфеты были не съедены. То есть: он знает, что жена и дети живы. И что они где-то скрываются. Хорошо, что не поехала в Сергиев Посад ночевать, маленький пожар ночью — и нет проблемы. Три трупа. Короткое замыкание. Все очень грамотно. В следующий раз надо попросить электрика Ивана поменять проводку. Действительно, все уже старое и прогнило.

Леля поймала себя на том, что думает как убийца. Господи, семь лет жизни с таким человеком! Хорошо, что дети не его.

Дрожа, она собрала немного белья и аккуратно вышла из квартиры. Он вполне может затаиться и ждать внизу — а хотя бы и с ножом в руке.

Леля поднялась на этаж выше и позвонила Тамиллочке. Время от времени приходилось брать в группу ее великовозрастного Тимура восьми лет, Тамилла не хотела оставлять парня одного после школы, хотя у них была великолепная овчарка.

Тамилла открыла, пригласила выпить чаю.

— Нет, некогда, — ответила ей закоченевшая Леля. — Ты с Джериком гулять пойдешь? Я с тобой выйду, а то страшно.

— А ты куда в такую поздноту?

— Надо укол сделать бабушке одной.

Тамилла простодушно сказала:

— Все подрабатываешь и подрабатываешь… А сама все равно похожа как из воды вынутая. Ты как смерть белая, слушай. Купила бы себе что-нибудь, дорогая. Знаешь, есть тут очень недорогой секонд хенд… Усталая такая, худая выглядишь… Страшная как война.

— Ой, не говори! Хорошо, что начались праздники, детей не будут ко мне водить еще неделю. А худая — это просто у меня этот закадычный, неведомо кадычный гастрит. Как мой дед говорил, — пошутила из последних сил Леля.

Тамилла оделась, взяла собаку. Устрашающего вида овчарка была на самом деле жуткой. Если ей что-то не нравилось, кидалась молча. Уже бывали случаи с собаками на прогулке.

В подъезде и во дворе никого не было.

Леля села в автобус, поехала сидеть на ночь в приемное отделение детской больницы.

Потом она расположилась спать на кушетке в клизменной, все равно ночью туда никто не заглядывал.

Уж все больничные норы и закоулки были ей хорошо известны.

А тут как отдельный номер в гостинице, даже с душем.

Через десять дней детей выписали. Бледненькие, сильно исхудавшие, они выглядели как два маленьких бомжика — одежду Леля отдала в больничную камеру хранения, девать ее было некуда. Мятые, как жеваные, курточки, заскорузлые, сплющенные сапожки… Надо было ехать в Сергиев Посад, что делать.

А потом подумала: и там он их настигнет. Как-нибудь ночью. Еще страшнее.

Так что не все ли равно.

И она повезла детей домой.

Осторожно, с замирающим сердцем, вела она детей по страшному, может быть, последнему их пути. Не выдержала, поехали на этаж выше, к Тамилле. Там — о ужас — никого не было. Только овчарка, постукивая когтями, молча подошла к двери и страшно рыкнула, в знак приветствия. Она обожала Лелю и детей.

Дети безучастно стояли, усталые, худенькие. Даже не крикнули как обычно: «Джерик, привет!»

Леля все-таки не решилась нажать кнопку своего этажа, проехали мимо, она отвела маленьких во двор, на детскую площадку. Если он кинется убивать с ножом, то хоть не при них.

— Никуда не уходите, Глебушка, понял? Сидите тут. Домой не надо пока. Может быть, за вами придет тетя Тамилла.

Глеб кивнул. Анечка стояла, глядя огромными глазами на мать. Как будто прощалась?

Опять пошла к Тамилле, оставила ей под ковриком записку (это был их почтовый ящик, Тамилла всегда там проверяла).

В записке была просьба забрать пока что к себе детей с игровой площадки. В конце Леля добавила: «Приду вечерком». Вечерком какого дня и которого года, не стала уточнять…

Дрожа от волнения, открыла свою дверь. Знакомый запах…

Но на этом все кончилось, вся прошлая жизнь.

Вытаращенными глазами смотрела хозяйка на свою совершенно разгромленную квартиру.

В комнатах был настоящий бедлам. Все вверх ногами, все рассеяно, перелопачено, одежда выброшена из шкафов, из комода выкинуто детское белье и старые фотографии…

На кухне на полу чужой грязный картонный ящик, в который кое-как сложены кастрюли-сковородки.

Все ящики и дверцы открыты. Как обыск.

Что пытались найти в их бедном жилище воры?

Быстро-быстро стала прибирать. Это она умела. Плакала и складывала обратно по полкам, кланялась, сгребала, расставляла.

Все детство убирала за матерью, когда к ней приходили гости и она потом лежала, не в силах пошевелить языком. Маме мало надо было. А тот ее муж-ларечник переборщил, в день давал ей по бутылке водки, так потом рассказала, много лет спустя, встретив Лелю на улице, соседка тетя Лена. Соседка дико боялась этого новоприбывшего семейства, ее собственную свекровь торговец стукнул головой о стену, когда та стала кричать, что навели тут сброд, в квартире грязь, шум, как базар. Стукнул, и через неделю свекровь упала с инсультом. Никто ни в чем не был виноват опять-таки. Свекровь тихо схоронили и потом долго скрывали, что она умерла, надеялись получить квартиру на всех трехкомнатную. Так долго и путано рассказывала Лена. Не получили. Тот купец с рынка быстро продал комнату и съехал… Говорят, живет в своем доме за городом.

Долго она убиралась, шмыгая носом, горевала над своей несчастной жизнью.

При этом радовалась, что детей тут нет, и горячо надеялась, что Тамилла забрала их со двора. На улице было холодно.

Леля не могла их привести сюда еще и потому, что приближался момент, когда должен был прийти муж.

Тамилла знала об этом и часто забирала ребят часа на два, с семи до девяти.

Вечером в свое обычное время Никита не явился.

Но спустя минут пятнадцать, когда Леля уже хотела подняться к Тамилле, в двери загремел ключ. Как какой-то похоронный колокол забился в ушах Лели. Идет! Идет убийца!

Взяла из ящика хлебный нож, довольно тупой.

Как-то неловко уместила его в кармане халата, лезвием вниз.

Встала у притолоки в прихожей.

Хорошо, что нет детей!

Свет выключила.

Из дверного проема, полуосвещенное лампочкой с лестницы, всунулось жуткое, раскрашенное лицо Никитиной сестры.

Вошла с деловым видом как к себе домой, держа в руке чужие ключи. Как хозяйка вошла!

Увидела тень у притолоки, замерла, отвесив челюсть.

Машинально закрыла за собой дверь и обернулась.