Сибирский фронтир (СИ) - Фомичев Сергей

– С дюжиной вооруженных парней было бы надёжней, – проворчал Оладьин, вызволяя потерянный сапог из объятий топкого берега. – Здесь малой ватажкой ходить опасно. Угораздило же в болото залезть!

Последнюю фразу он добавил без паузы, и потому получилось, что в топь мы залезли исключительно по причине малочисленности отряда. Вот если бы мы пришли целой шайкой в два десятка человек, ужо эту болотину затоптали бы, шапками бы закидали.

Оставив корабль в устье Камчатки, вверх по реке мы пробирались впятером. Кроме передовщика, знающего нужных людей и вообще местную конъюнктуру, я взял с собой Чижа и Комкова. Пятым, не желая слушать возражения, с нами увязался Яшка. Паренёк жаждал пойти по стопам отца и ему страсть как хотелось взглянуть на промышленную закулису.

– Надо было лодку взять, – произнёс Яшка оглядываясь. – Тут берегом, похоже, и не ходит никто.

– Может чуть выше пойти, по склону сопки? – предложил Комков.

– Прям уж, – проворчал Оладьин. – Заплутаем мы в этих сопках. Я тут десять лет прожил, а всё равно иной раз сбиваюсь.

Сопки, что и говорить, внушали уважение. А ведь если подумать одна из них, Ключевская, ныне являлась высочайшая вершина империи. К Кавказу русские только подобрались и на Эльбрус пока смотрели, как армяне на Арарат; до Памира им шагать и шагать, так что пока мы до Аляски не доберёмся, камчатские вулканы и будут подпирать небо империи.

Перебрасываясь словами, мы, чтобы не завязнуть в грязи, переминались с ноги на ногу, точно стая пингвинов. Чижу эти танцы, в конце концов, надоели и он, не дожидаясь общего согласия, отправился на разведку.

– Это тебе не Охотск, – натягивая сапог, Оладьин вернулся к старой теме. Он обувался не спеша, словно подчёркивая нежелание продолжать путь. – Здесь того уважают за кем сила и потому каждый себя доброй шайкой окружает.

Я промолчал. Именно поэтому мы и отправились впятером, чтобы не устраивать побоища с конкурентами. Явись мы большим отрядом, и стычка могла возникнуть из–за малейшей искры, а искры по Камчатке метало точно бурей на пожаре.

Кое–какой негативный опыт уже имелся. Из Большерецка парни едва унесли ноги, а я воочию убедился, что охотские товарищи ничуть не преувеличивали, описывая дикие камчатские нравы. Охотск выглядел цитаделью законности и порядка в сравнении с беспределом, что воцарился на полуострове.

Серьёзные споры решались здесь перестрелкой, убийствами из–за угла, нечаянными встречами на узеньких лесных или горных тропинках, мелкие ссоры заканчивались мордобоем или поножовщиной в корчме и на улицах. Даже молодому поручику, присланному не так давно в Большерецк сибирскими властями, пришлось отбирать должность у предшественника силой.

Нам рассказали, как старый начальник засел с казаками в канцелярии, а новый, собрав собственный отряд из тех, кто у прежней власти оказался в опале, несколько раз штурмовал острог. Война разразилась нешуточная. Не желая уступать друг другу, оба претендента вовлекали в конфликт всё больше и больше народу. Канцелярия подобно Сталинградскому вокзалу несколько раз переходила из рук в руки, а сам острог превратился в руины. Купцы и промышленные попрятались от греха подальше по щелям, архимандрит сбежал в сопки, а осёдлые туземцы, собрав вещички, убрались к кочующим родственникам.

В общем, настоящий Дикий Запад. Только что дома здесь бревенчатые, "салуны" без вывесок, а за неимением "Кольтов" народ благородный и состоятельный разгуливает с полудюжиной пистолетов на перевязи, а тот, что победнее обходится дубинками и саблями. Туземцы только усиливали сходство с вестерном. Подобно индейцам они устраивали налёты на крепости, разоряли купеческие поезда и разбивали казачьи отряды. И хотя война на полуострове не приобрела таких масштабов как на материке, блокада сильно подорвала снабжение. Цены на привозные товары взлетели до небес. Казаки сдирали по три шкуры с уцелевших аборигенов, купцы с промышленников и охотников, и с тех и с других драло шкуру начальство, но и само оно в свою очередь боялось и туземцев, и конкурентов, и ссыльных, а потому ложилось спать с солидным арсеналом под боком.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Нам ещё повезло. Основные бои отшумели накануне, и к нашему приезду в камчатской столице наступило относительное затишье. То ли порох закончился, то ли народ устал от войны, но претенденты на власть оставили на время стрельбу и занялись сочинительством доносов друг на друга. Стычки на улицах возникали лишь изредка.

Два дня царил мир, и пока мои парни заливали спиртным пережитые во время похода страхи, я попытался выйти на Федоса Холодилова – одного из двух основных игроков промыслового бизнеса на Камчатке. Промышленника разыскать не удалось – он предпочёл пережидать борьбу за власть в каком–то укромном месте, но сами поиски вызвали неожиданную реакцию. На нас стали посматривать косо. Затем кто–то подпустил слушок, что, мол, охотские собираются захватить весь промысел. Повод аховый, но затуманенным алкоголем мозгам большего и не требовалось.

Две ватаги сцепились в корчме неожиданно, как псы идущих навстречу друг другу хозяев. Но псов можно растащить, натянув поводок и угостив плёткой, а какая нужна плётка, чтобы осадить пьяную толпу? Картечь разве что.

Только благодаря неравенству сил обошлось без смертоубийства. Ожесточение не успело достигнуть кульминации. Обладая численным преимуществом, местные зверобои быстро выставили наших парней из города и вполне удовлетворённые победой вернулись к пьянству. А мы с Оладьиным увели людей на корабль зализывать раны и не позволили горячим головам, обуянным жаждой реванша, вернуться в город с тем, чтобы под покровом тьмы сравнять счёт.

Всё хорошо, что хорошо кончается, но, отправляясь в логово Трапезникова, второго из камчатских воротил, я оставил зверобоев и матросов на корабле, и тем самым, по крайней мере, уберёг их от разложения пьянством и напрасных потерь в стычках.

***

Нижний Камчатский острог, как значился городок на картах, или попросту Нижний, как называли его сами жители, выглядел по меркам имперской окраины вполне прилично. После того, как прежний город сожгли восставшие камчадалы, новый поставили с расчётом на оборону. Причём, не вполне доверяя власти, каждый заботился о безопасности особняком. Город как будто сложился из цепочки хуторов, что стояли без строгого уличного порядка и городской толкотни, просторно, каждый сам по себе. Добротные дома, окружённые сараями, навесами, небольшими грядками и каждое хозяйство непременно опоясывал частокол.

Вдоль берега стояли на сваях амбары, рядом лежали лодки. Приказная и ясачная избы, склады, арсенал, церквушка укрылись за стенами острога, а вокруг него сгрудилась дюжина бедных избёнок, даже землянок и несколько солидных домов, так сказать общественного пользования.

Оладьин повёл нас к верфям. Они выделялись хаотичным нагромождением досок, жердей, редких здесь мощных стволов, предназначенных очевидно на мачты, сараев, навесов, скелетов недостроенных кораблей. Вытоптанную до твёрдости бетона землю покрывал толстый слой сучьев, коры и стружки, не разобранных ещё населением на растопку. Если на материке промышленники разбросали плотбища по мелким речушкам, то здесь сосредоточили всё в одном месте, и поэтому казалось, что масштабы камчатского кораблестроения далеко превосходят охотские. Всюду строились или исправлялись корабли – большей частью примитивные шитики или речные баты с наращенными для морских переходов бортами, – но один почти готовый галиот заставил нас остановиться. Он выглядел настоящим красавцем, белым лебедем среди стайки гадких утят. Размерами и совершенством линий корабль как минимум не уступал нашему "Онисиму".

При всём гигантском размахе, картине явно недоставало жизни. Верфи стояли, словно кто–то отключил рубильник, питающий энергией огромное предприятие, и распустил по домам рабочих. Лишь где–то в глубине этого лабиринта изредка постукивали топоры, шлёпались доски, переругивались вполсилы люди. Посмотрев с некоторой ревностью на корабль–красавец, мы направились туда.