Золотая гондола - Барбара Картленд

– Ей не пришлось страдать, – ответил сэр Харвей. – И, кроме того, если бы я не попал туда вовремя, драгоценности не достались бы никому. Они остались бы лежать на дне моря, и какая нам от них тогда была бы выгода?

Он сделал паузу, но так как Паолина не ответила на его вопрос, продолжал:

– Контратина не была дурной женщиной. У нее было много приятных черт помимо голоса и привлекательной внешности. Многие люди любили ее. Едва ли ее драгоценности могут принести кому-нибудь зло или несчастье.

– Вряд ли ей понравилось бы то, что они достались нам, – заметила Паолина.

– Ничего подобного, – ответил сэр Харвей. – Я подружился с нею на корабле и могу сказать, что она была очень щедрой и великодушной женщиной. Она отдавала так же легко, как и брала. Если бы она знала о том, что должно вскоре случиться, то, без сомнения, предпочла бы, чтобы ее драгоценности попали ко мне, а не лежали на дне океана или были присвоены кем-нибудь из этих алчных рыбаков.

– Она бы предпочла, чтобы они попали к вам, – медленно повторила Паолина. Обернувшись, она взглянула пристально прямо ему в лицо, пытаясь рассмотреть его черты в слабом сиянии звезд. – Вы ухаживали за нею во время плавания.

– Почему бы и нет? – осведомился сэр Харвей. – Старик Бонди много тратил на нее, но не он один пользовался ее милостями.

– Знай я об этом, я бы никогда не взяла это ожерелье, – сказала Паолина.

– Я отказываюсь понимать женщин, – заметил сэр Харвей раздраженным тоном. – Вы поднимаете столько шума из-за какого-то ожерелья, принадлежавшего Контратине, которая была милейшим созданием и никогда никому в жизни не причиняла вреда по своей воле, и вместе с тем вы идете в ювелирную лавку и приобретаете там кольцо или браслет, которые могли раньше принадлежать кому угодно. Вы понятия не имеете, кто носил эти вещи до вас. Они могут нести с собой все проклятия, горечь или злобу своих прежних владельцев. Однако вы надеваете их без малейших угрызений совести.

– Возможно, вы и правы, – ответила Паолина задумчиво. – И все же мне страшно подумать, что вы были влюблены в Контратину, она погибла и вы отдали ее ожерелье мне.

– Я не был влюблен в нее, и не моя вина, что она погибла, – отозвался сэр Харвей. – Я отдал вам это ожерелье просто для видимости, как часть того маскарада, в котором мы оба участвуем. С моей стороны это не было проявлением привязанности или чего-нибудь в этом роде.

– Да, конечно, не было, – произнесла Паолина. – Я... совсем об этом забыла.

Она отвела от него взгляд, всматриваясь в темноту, туда, где простиралось открытое пространство лагуны. К этому времени они уже подплыли к Большому каналу. Затем под влиянием внезапного душевного порыва она снова повернулась в его сторону.

– Простите мне мою глупость.

– Мне нечего вам прощать, – ответил сэр Харвей. – Я только не могу понять, почему вы поднимаете шум из ничего.

– Я больше не буду. С моей стороны было неразумно упрекать вас за это даже на мгновение.

– Давайте забудем об этом, – ответил сэр Харвей. – Вам незачем надевать снова это ожерелье, если вы этого не хотите – пожалуй, даже будет лучше, если вы не станете этого делать. Как только Бонди оправится от потрясения после смерти Контратины, он, без сомнения, опять начнет допытываться, как ко мне попало это ожерелье. К несчастью, он узнал застежку. Это свидетельствует о том, как глупо я поступил, не продав жемчуг вместе с остальными вещами.

– Наверное, там было много драгоценностей? – спросила Паолина.

– Да, немало, – признался сэр Харвей.

Последовала еще одна долгая пауза, и затем Паолина спросила очень тихо:

– Она была красива? Вы очень любили ее?

Сэр Харвей рассмеялся.

– Я уже сказал вам, что совсем не любил ее. Она была приятной спутницей для короткого путешествия. С нею можно было беседовать о гораздо более серьезных вещах, чем с большинством других пассажиров на этом корабле. И, наверное, потому, что мы оба были людьми одного склада, искателями приключений, нас невольно притягивало друг к другу.

– Понимаю. – Голос Паолины был все еще тихим, и затем они долго сидели в молчании, пока их гондола не оказалась рядом с дворцом.

Паолина поднялась наверх в свою спальню, но не стала раздеваться, а уселась перед зеркалом и некоторое время и задумчивости смотрела на свое отражение. Затем она машинально открыла дверь и направилась через анфиладу в поисках сэра Харвея. Ей почему-то казалось, что он еще не ложился спать.

Она застала его стоявшим у раскрытого окна. Глядя на улицу, он словно не замечал ничего вокруг – ни огней гондол внизу, ни света звезд высоко над головой. Казалось, он был погружен в размышления, и в первое мгновение даже не услышал ее шагов. Она приблизилась и встала рядом с ним.

– О чем вы думаете? – спросила она наконец.

Сэр Харвей вздрогнул, как будто ее появление удивило его.

– Я не заметил вас, – ответил он. – Я думал, вы уже удалились к себе в спальню.

– Я сначала хотела пожелать вам спокойной ночи, – произнесла Паолина, – и еще сказать, что очень сожалею о своем глупом поведении. Я буду носить ожерелье, если вы этого хотите.

Он приподнял ее лицо рукой за подбородок, обращая его к себе.

– Какое же вы еще неразумное дитя, – отозвался он. – Забудьте об этом ожерелье. С моей стороны было бестактно с самого начала принуждать вас носить его. Теперь из-за него у нас возникли некоторые неприятности. Забудьте о нем. Забудьте и о Контратине тоже, если именно это вас беспокоит.

– Вы думали о ней? – спросила Паолина.

Сэр Харвей покачал головой.

– Нет, я думал об Англии, – ответил он. – Я вдруг почувствовал такую сильную тоску по зеленым полям и деревьям, по лужайкам, гладким и ровным, словно бархат, спускающимся к тихому, извилистому ручью, где на отмелях водится форель. Во всем этом есть какое-то удивительное ощущение тишины и покоя, так не похожее на эту бурную, ненасытную тягу к увеселениям.

– А вы бы хотели вернуться домой, в Англию? – поинтересовалась Паолина.

– Иногда мне кажется, что я охотно продал бы свою бессмертную душу, лишь бы снова оказаться там, – ответил сэр Харвей таким серьезным тоном, какого она никогда не слышала от него раньше, и затем добавил: – Но сейчас уже слишком поздно говорить об этом, поэтому, моя прелесть, отправляйтесь спать.

– Вы боитесь, что я упаду в цене, если не буду слушаться вас? – спросила Паолина.

Она говорила с улыбкой на губах, но за ее словами чувствовалась скрытая горечь.

– Ну конечно, – отозвался он. – Неужели вы вообразили, будто я испытываю к вам нечто большее, чем просто деловой интерес?

Его голос был полон грусти, но тут их глаза встретились. На мгновение им показалось, что нечто неуловимо странное промелькнуло между ними, словно они оба находились под действием волшебных чар. У Паолины захватило дух. То, что случилось, было выше ее сил, она не могла сопротивляться охватившему ее чувству или избежать его. Затем, пробормотав что-то нечленораздельное, она отвернулась от него и бросилась к себе в спальню.