Я убил Мэрилин Монро - Дмитрий Романовский

– Ну и как? – спросил я. Слегка улыбнувшись, она сказала:

– Жопа белая как потолок. И поджатая. У черных жопа рельефная.

– Тебе это нравится?

– Мне говорили, что черные мужчины лучше, чем белые. Теперь я вижу, что это неправда. Антони, у тебя были черные женщины?

– Только одна. И давно. Ты вторая.

– А какие женщины лучше, черные или белые?

– Раньше я думал, что белые лучше. Теперь я вижу, что это не так. А ты как думаешь?

– Я думаю о Шерли. Это моя дочь. Я очень люблю ее. Ей только четыре года, но я все думаю, какой она вырастет. Мне вдруг захотелось, когда она будет взрослой, чтобы у нее был белый муж.

– Это зависит от нее.

– Нет. Антони, ты же знаешь, какие отношения между белыми и черными.

– Со времени правления Джона Кеннеди с расовыми проблемами было покончено.

– Так пишут в газетах и показывают по телевизору. Это неправда. Помнишь, как на пляже мы обнялись и так стояли? Мимо проходили два черных парня. Помнишь, как они на нас посмотрели? Они нас ненавидели. Тебя за то, что ты белый, а меня за то, что я с тобой.

– А ты помнишь, как мы с тобой познакомились в магазине?

– Это уже другое. Это секс. Ты мне тогда сразу понравился. И я поняла, что тоже тебе сразу понравилась. – Я поднялся на колени, приподнял Линн за плечи, она обняла меня за талию, уткнулась черным лицом в мою грудь. Играя ее гибким черным телом, я высоко поднял ее бедро, отвел его в сторону, и в черной промежности раскрылся, как бутон в ускоренной киносъемке, маленький нежно розовый экзотический цветок с розовой влажной сердцевиной. После продолжительного секса со сменой различных положений, даже с позицией стоя, когда я держал ее за бедра вниз головой, она, даже не передохнув, стала спешить домой. Я довез ее в машине до дома. Коротко поцеловав меня в щеку, она скрылась в парадной, где на четвертом этаже ее ждала черная католическая мать с четырехлетней черной католической девочкой. Когда я подъезжал к своему дому, мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть другую девочку, тоненькую светловолосую голубоглазую протестантку со знакомым по моим детским фотографиям овалом лица. Я вспомнил, как она забавно наморщила нос, когда с выражением восторженного страха садилась в вагонетку американских гор. Это у нее была такая привычка, за что Глория делала ей строгие замечания, повторяя, что морщить нос это дурной тон. Однако, редко кто может наморщить нос. На одной из моих детских фотографий у меня тоже была наморщена переносица. У меня тоже была эта привычка, за которую мне никто не делал замечаний. Теперь у меня нос никогда не морщится. Вероятно, во время пластической операции были повреждены какие-то лицевые мышцы. Войдя в квартиру, я тотчас позвонил в Бостон. Мне хотелось услышать голос Натали, но трубку сняла Глория. Поздоровались.

– Глория, у тебя все в порядке?

– Все в порядке. А у тебя?

– Все по прежнему. Как Натали? У нее скоро каникулы?

– Да. Последние занятия в школе.

– Бостон – интересный город?

– Не такой, как Нью-Йорк, но тоже есть интересные места.

– Глория, я давно не был в Бостоне и плохо его знаю. Хочу осмотреть этот город. Если я приеду на уикенд, могу я рассчитывать на то, что вы с Натали будете моими гидами? – Наступила пауза. Я понимал: отношения наши стали напряженными. Глория не могла объяснить дочери, кто я, и кем был я, потому что сама этого не знала. И по этой причине, она не могла признаться дочери, кто был ее физиологическим отцом. Я поспешил заверить:

– Я ничем тебя не стесню. Я переночую в гостинице. Если у тебя не будет свободного времени, я могу взять автобусный туристический тур по городу и ограничусь коротким визитом к тебе.

– Хорошо, – наконец, сказала она ровным голосом. – Мы будем рады тебя видеть. Натали – общительная девочка. Если у нас будет свободное время, мы проведем для тебя тур по городу. Только позвони заранее, если действительно собираешься приехать.

После уборки в синагоге я дома сел за свой компьютер, мою игрушку. Я перечел свои записи, нашел много ошибок – грамматических и стилистических, нашел много ненужных и неинтересных мест, но не спешил их стирать из памяти компьютера, а стал переснимать текст на бумагу, чтобы перечесть его, как читают книгу. Мне хотелось оформить свои дневники как повесть Стивенсона, однако, я понял, что так не получится. Я уже прочел много книг и знал, как пишут писатели. Мужчины, как правило, пишут из головы, хорошо или плохо, но из головы. Женщины пишут романы из других романов, многие женщины пишут по учебникам, в которых объясняется, как надо писать романы. Как правило, составляют эти учебники тоже женщины. Книги надо читать по разному. Знаете, например, как надо читать Библию? Это сложно. Евангелие еще не так сложно. Хотя в нем много путаницы, однако понятно, где какое место для чего написано. А Ветхий завет, который евреи именуют Торой, сложнее. Сперва все ясно. Бог сотворил мир. Ученые с этим не согласны. Они строят разные гипотезы о начале и конце вселенной, о расширяющейся вселенной, и все эти гипотезы постоянно меняются, а Тора не меняется. Бог сотворил небо, как твердь. Когда-то это казалось нелепостью. Космос не может быть твердью. Но вот ученые открыли радиомагнитные волны, которые движутся в пространстве со скоростью триста тысяч километров в секунду. С такой скоростью волновое колебание возможно только в идеально твердом теле. Как и сказано в Библии: небо – твердь. Ученые пришли в замешательство. Как же пространство может быть твердью, если в нем свободно движутся планеты и звезды? Но появился Эйнштейн и заявил, что пространство вовсе не то, что люди под ним подразумевали раньше. В Библии сказано, что Бог сотворил жизнь во всех ее видах. А Дарвин заявил, что виды произошли путем естественного отбора, и ученые стали утверждать, что живая клетка может возникнуть путем случайных химических соединений. Но появилась наука генетика. Ученые открыли ДНК, научились изменять живую клетку, и в конце концов пришли к выводу, что создать саму живую клетку невозможно, и механизм живой клетки, управляющий молекулярными триптихами, непознаваем. Таким образом наука и религия это две плоскости, то сближающиеся, то расходящиеся, но никогда не отходящие далеко друг от друга. А дальше в Торе идет перечисление потомков Адама и Евы, кто от кого родился, и кто кого родил. Длинное перечисление, и читать его скучно. Для чего оно, это ясно. Тора была записана после Синая через триста лет. И дураку понятно, насколько исказилась история Моисея, передаваемая устно из поколения в поколение в течении трехсот лет. Зная это, первые составители Торы не стеснялись вносить в текст свои собственные догадки и предположения. И каждый составитель пытался построить свое генеалогическое дерево, доказывая свое непосредственное родство с Адамом и Евой. Вот почему в Торе сохранилось перечисление, кто кого родил. Но в какой-то момент первосвященник Иудеи выбрал устраивающий его вариант и объявил, что это единственно правильный вариант, который следует канонизировать, после чего никто не имеет права вносить в него какие-либо изменения. Тут же переписчики стали изготовлять копии этого варианта. Так родилась легенда о том, что Тора была записана неизвестно кем, но в одном, идеально правильном варианте. Конечно, явные приписки в Торе видны невооруженным глазом, но она состоялась именно в таком виде. И если убрать из нее явные приписки, можно нечаянно убрать заодно и какие-то детали, действительно инспирированные Богом. Поэтому Тору надо оставить, как она есть.