Ванька-ротный - Александр Шумилин

Ночь в апреле длится считай с днем пополам. Весеннее равноденствие делит сутки на равные части. На рассвете на дороге сзади послышались гудки и ворчание мотора. Мы несколько оживились. По дороге к нам сзади подкатила еще одна машина. Фельдшер встал и пошел к кабине будить старшего по званию и шофера. Он взялся за ручку и потянул её на себя. Дверца открылась и майор вывалился ему на руки мертвым. Мотор нашей машины тихо постукивал клапанами на малом ходу. Сидевшие в кабине шофер и старший по званию отравились угарным газом. Тело майора вынули из кабины. Фельдшер его даже мертвого, как старшего по званию заботливо поддержал руками, чтобы усопший не ударился головой о железный край. Вот вам и история со старшим по званию. Кому повезло? Один устроился в тепле, а другой на ветру (и его кусала ночная прохлада). Как мы поехали дальше, остальной участок пути, я не помню, потому что я тут же заснул и проснулся, когда у полуторки откинули борта и меня стали перекидывать на носилки.

Меня в начале поместили в предвариловку |, где меня нужно было кое-где побрить|. Свободные от бинтов места протерли тампоном. В палату на чистую койку и в чистую постель я потом после операции попаду. Избу, где я лежал, сотрясало от взрывов во время бомбежки. За мной пришли два санитара солдата из числа раненных на передовой. Они выздоравливали и были оставлены при госпитале в качестве санитаров.

— Полковник медслужбы приказал вас в операционную срочно нести! — сообщили они.

— Валяйте, тащите ребята!

— Вы, оказывается, товарищ капитан, разговорчивый, а нам сказали без сознания, тяжелый! Меня положили на носилки и легонько покачивая понесли в операционную.

— Кладите сюда, — сказал, надевая халат, пожилой хирург.

— Когда ранен? — спросил он меня.

— Два дня назад! — ответил я.

— Кладите сюда, на этот стол! Под меня подсунули руки, я перевалился на стол сначала набок, потом на спину. Хирург подошел ко мне и стал меня ощупывать.

— Газы отходят?

— Какие газы? Я газами не дышал!

— Ты бздишь?

— А чего мне бояться?

— Не бояться. Ты пердишь? Газы из задницы идут?

— Идут!

— Вот и молодец! В этом случае действительно нечего бояться.

— У меня заражение?

Он улыбнулся, покашлял, похлопал меня по животу

— Так я и думал! Молодец, капитан, что газы идут! Он прощупал мне живот и добавил:

— У тебя осколком кишечник не задело. В это время в операционную вошла женщина и наклонившись что-то быстро сказала хирургу. Он скинул марлевую повязку с лица и вышел из операционной. Я лежал голый в бинтах на столе в небольшом углублении на желтой клеёнке. Края стола несколько приподняты, что бы раненный не упал.

Стол — не стол, а одинарное узкое лежачее место. Вошел старик хирург. Размотали мне правую ногу и он стал ощупывать коленный сустав.

— Здесь болит? А так? Чуть согни! Пришел молодой врач и что-то стал докладывать полковнику.

— Я пойду сам посмотрю! Ты капитан лежи, привыкай к нашей обстановке! — уходя сказал полковник скороговоркой.

Полковник и молодой вместе ушли, у противоположной стены, параллельно моему столу, стоял ещё один хирургический стол. На столе под наркозом лежал голый раненный. Лица и груди его было не видно, вся эта верхняя часть была прикрыта простыней. Тело ниже пояса и ноги были голые. Одна нога была выше колен ампутирована и была замотана окровавленными бинтами, а на другой выше коленного сустава санитар поперечной пилой отпиливал кость. Кровавые ломти мяса на бедрах были освобождены от кости и подтянуты вверх к животу. Санитар одной рукой обхватил обнаженную кость, а другой с усилием нажимал на пилу. Санитар тянет пилу к себе и толкает её от себя. Тело солдата податливо переваливается за пилой. Санитар явно устал. Сделав перерыв он вышел за простынную перегородку, встал неподвижно и смотрит в окно. Обрубки ног и обнаженное мясо человека лежат в луже крови. От потери такого количества крови солдат не умрет. Здесь всё рассчитано и учтено. Иначе зачем бы ампутация обеих ног, с ним не стали бы возиться ради интереса. Тело лежало в луже собственной крови. Санитар вернулся и взялся за пилу. У санитара на груди клеёнчатый фартук измазанный кровью. Он ниже колен и по бокам на завязках. Руки у костолома голые и волосатые до локтей. На руках надеты перчатки, на лице марлевая повязка, забрызганная солдатской кровью. Я лежал на спине, повернув голову на бок, смотрел на работу санитара и привыкал к обстановке.

Низкий потолок избы был оббит планками и обтянут белыми простынями, чтобы сверху не сыпалась земля, пыль и песок. Дневной свет шел с улицы из большого окна, оконную раму наверное возили с собою, вырезали пилами стену и вставляли её туда.

— Ну как капитан? Маленько привык? — спросил меня хирург полковник, входя в операционную.

— Ну и работа у вас! — сказал я вместо ответа. — Меня вы тоже под наркозом разделаете?

— Не бойся капитан! Ноги тебе отрезать не будем. Почистим коленный сустав, останешься на своих ногах. Температуры у тебя нет, всё обойдется.

— Смотря как дело обернётся? — настаивал я.

— Нет! Нет! Без лукавых! Если обнаружим гангрену, скажем! Ничего таить не будем. Без твоего согласия ничего ампутировать не будем. На этот счет можешь быть спокоен и верить мне!

— Вот видишь рядом лежит солдат. Он дал нам на ампутацию письменное согласие. Обещаю и с тебя взять такую расписку, если надобность будет. Но лучше до неё не доводить. Будь спокоен, капитан. Твое колено, возможно, дело непростое. Сейчас разрежем, посмотрим. Постараемся его сохранить.

— Приготовиться к операции!

В операционной сразу появилось несколько человек. Мне накинули на лицо марлевую повязку и стали лить неприятную по запаху жидкость. Мне велели считать в слух до двадцати. Я успел досчитать до шестнадцати и провалился куда-то. Какая-то неприятная тошнота подкатила мне к голове. Открыл я глаза на операционном столе, после перевязки. Меня вынесли в общую палату, положили на белую простынь, под головой лежала ватная подушка в белой наволочке. Меня накрыли сверху чистой простыней и серым солдатским одеялом. Ко мне приставили палатную сестру и приказали не давать мне спать до вечера. А мне очень хотелось закрыть единственный глаз, повернуться на бок, я отлежал за эти дни себе спину. Меня страшно тянуло в сон, а сестра трясла меня за здоровое левое плечо и задавала какие-то вопросы.

Я ей что-то ненужное отвечал, но что именно совершенно не помню. Мне ставили градусники, проверяли температуру. Меня покормили из ложки, а потом я из кувшинчика с узким горлом выпил сладкий чай. Потом меня оставили наконец в покое и я тут же уснул. Проснулся я на третий день.