Блондинки начинают и выигрывают - Светлана Успенская

— Или это опять был не ты, а твое второе «Я»? Тот самый оборванец, обожающий колбасу из мусорных баков?

— М-м-м…

— Да, но если бы в тот момент ты находился в образе Кеши, тогда ты повел бы ее куда-нибудь в подворотню, к мусорному баку, выпить пива… Но ведь ты повел ее в магазин! В дорогой магазин! И купил там этой потаскушке самое ужасное платье в блестках, какое только можно было найти в Москве и ее окрестностях!

— М-м-м… А?.. М-да…

Я начал потихоньку прозревать. Так вот куда Кеша таскался вчера днем, отговорившись передо мной тем, что крепко дрых после обеда и не слышал звонка. Ясно теперь, с кем он таскался и куда… Но откуда у него деньги? Ах да, ведь недавно я сам выдал ему изрядную сумму на учебники и канцелярские принадлежности…

— Возможно, я действительно в тот момент находился в образе Кеши и не мог контролировать себя… — промычал я, затравленно пытаясь найти выход из создавшейся ситуации.

— Не верю! — Иришка саркастически (если это слово ей знакомо) усмехнулась. — Не ве-рю! — добавила она по складам для вящей убедительности. — Представь, я возвращаюсь с Моной из фитнесс-клуба, мы беседуем о возвышенных вещах, о косметике и подтяжке лица, я рассказываю, какой у меня замечательный муж, как он обожает меня и детей, — и вдруг нам навстречу волочится этот самый обожающий муж, который тащит под руку какую-то общипанную выдру, хихикает с ней, тискается и при этом в упор меня не замечает!

Линия защиты наконец выстроилась в мозгу и обрела законченные черты.

— Дорогая, — начал я. «Дорогая» — это умелый ход, призванный расположить недоверчивого противника. — То, что я тебе сейчас расскажу, немного неожиданно, но ты должна меня выслушать и попытаться понять…

— Ну конечно! — горько усмехнулась Иришка. — Я знаю, что ты сейчас скажешь! Что это временное увлечение, ничего серьезного, а ты любишь только меня и ради семьи готов на любые жертвы… Я уже слышала это, когда ты со своей Алиночкой…

— Я хотел сказать совсем не то!

— Неужели ты сейчас заявишь, что у вас это вполне серьезно и ты… — Крупные увеличительные слезы показались в уголке века, рот искривился, а голос предательски задрожал. — И ты… Ты с этой выдрой!..

— Нет, конечно нет. — Я обнял ее. — Как ты могла подумать? И вообще, честно говоря, это не я был в тот момент…

— А кто, твой придуманный Кеша? — опять саркастически (сегодня был вечер саркастических усмешек) усмехнулась жена.

— Н-да… Можно сказать и так… — И я начал вдохновенно врать. — Понимаешь, дорогая… Давай все по порядку… Ты же помнишь, что сказал Виктор Ефимович? Мой недуг может проявиться внезапно и так же внезапно исчезнуть. Что, признаться, не слишком удобно даже в обыденной жизни, не говоря уж о работе. Ну, в домашней обстановке еще так-сяк… Предположим, посреди ночи я прыгаю с постели и, не помня себя, выбегаю на улицу, — это, конечно, неприятно, но не смертельно, но вот на работе… Представь… Ответственные переговоры с иностранными партнерами. Полированный круглый стол, представители компаний в строгих костюмах с блокнотами, ноутбуками и портфелями из натуральной кожи. Идет речь о миллионном контракте и вдруг… Один из переговорщиков неожиданно вскакивает, подбегает к корзинке для мусорных бумаг и начинает в ней рыться! Или вообще не является на заседание, потому что в это время страшно занят — собирает бутылки по окрестным помойкам. А документы, необходимые для оформления контракта, мирно валяются на чердаке среди голубиного дерьма и ношеных тряпок. Сделка срывается, Деревяшкин мечет громы и молнии. Меня тащат на ковер и… И я оказываюсь на улице с волчьим билетом. Ужасно, не так ли?

— Да, — пролепетала моя дражайшая супруга, покорно кивнув.

— Понимаешь, я не могу рисковать. Это опасно и для меня лично, и для деловой репутации фирмы. Но я нашел совершенно необычный выход. Представь себе, я решил нанять для подстраховки дублера! Этот человек должен быть похож на меня и знать, хотя бы номинально, мои обязанности, чтобы выполнять их во время моего нервного срыва… Ты понимаешь?

— Да… Кажется, да. Так, значит, это был…

— Ну да, ты все правильно поняла. Совершенно правильно! То был мой дублер, двойник. Назовем его для удобства Кешей, тем более что это имя нам уже знакомо. Обыкновенный тип, не слишком умный, но исполнительный и честный. Он обитает в коммунальной квартире и, как мне известно, завел шашни со своей соседкой Валентиной. Очевидно, сегодня ты видела их вдвоем.

Иришка смерила меня подозрительным взглядом. Слишком необычной была правда, чтобы в нее вот так, с бухты-барахты, поверить.

— Но ведь… Но ведь это значит, ты можешь нас с ним познакомить? Ведь это не тот Кеша, который внутри тебя? — недоверчиво проговорила она.

— Конечно, не тот! Этот Кеша настоящий, без подделки. Просто один недалекий тип, который согласился за скромную мзду вместо меня сидеть на заседаниях, выразительно молчать, как надутый индюк, и изредка кивать головой. Ты ведь понимаешь, с этим раздвоением сознания порой не знаешь, что ожидать от себя самого. Вот и Виктор Ефимович говорит…

Авторитет Виктора Ефимовича возымел свое обычное действие, глаза у Иришки посветлели.

— Так это точно был не ты? — спросила она уже более мягко.

— Сто процентов, — успокоил я, — как ты могла подумать, что я мог бы с этой рыжей шваброй, благоухающей дезодорантом…

— Дешевым дезодорантом, заметь!

— Да-да, дешевым дезодорантом… Иметь что-либо общее!

— Значит, это не с ней ты проводишь все вечера и выходные?

— Конечно нет! Я в это время занимаюсь с Кешей. Понимаешь, надо его ввести в курс дела. Вдруг его спросят о чем-то, а он со своим неполным средним образованием ляпнет что-нибудь невпопад…

— И ты не собираешься бросать меня и Пашку с Леночкой ради этой крашеной мочалки?

— Ну конечно нет! Как это могло прийти тебе в голову?!

Молчание. Согласное, упоительное молчание.

— Ну, тогда давай ужинать?

— Давай, — с облегчением киваю я.

Трудный разговор закончен. Видимо, мне поверили. Пока!

Глава 15

— Тебе нужно освоить компьютер, — произнес я, заявившись однажды к своему подопечному с неприметным чемоданчиком в дерматиновом чехле, — пора, друг, пора.

— Эта… — растерянно произнес Кеша. Произнес — и одним махом потерял кругленькую сумму из еженедельного заработка.

— Штраф! — сердито объявил я. — Снимаю сотню.

Кеша только обреченно вздохнул и ворчливо заметил:

— Так нечестно. Ну знаю я, знаю, чего произносить можно, а чего нельзя. Но я ж растерялся! Имеет право человек растеряться при виде сложной современной техники?

Риторический вопрос повис в воздухе.

Дело в том, что недавно, потеряв последнюю надежду отучить Кешу от его обожаемых словечек «эта», «значить» и хулительных слов того рода, что запрещены к применению в общественных местах и печатных изданиях и при помощи которых простой русский человек может выразить сколь угодно сложную мысль, я ввел в обиход развитую систему штрафов.

Возьмем, к примеру, вопрос о смысле жизни. Величайшие умы человечества с древности и до наших дней посвящали исследованию этой проблемы многотомные сочинения и умирали в жутких нравственных мучениях, так и не сумев разрешить ее. В наше время философы из последних сил жонглируют мудреными словами и запутанными формулировками, щеголяя такими понятиями, как «экзистенция», «аутентичность» и «гуманитарные воззрения индивида», чтобы добиться мало-мальских успехов в разрешении все той же проблемы. Но предложи им внятно высказать свои идеи по данному поводу ровно в двух словах (не больше), они лишь обескураженно разведут руками, признавая свою полную младенческую беспомощность. Шекспир обессиленно развел бы руками, задай ему эту задачу. Небось сцепил бы зубами кончик гусиного пера (или чем он там изгалялся над бумагой) и развел бы на восьмидесяти страницах слезовыжимательную дребедень в духе «быть или не быть — вот в чем вопрос». Пушкин разразился бы изящной словесной версификацией строк на сорок, где блистал бы остроумием, пленял ярким словцом и завораживал виртуозной рифмой, да потом и отступил бы с печально склоненной арапской головой, признав свое поражение. Академик Сахаров прочел бы коротенькую, часа эдак на четыре, лекцию, путаясь в придаточных предложениях, и свел бы всю проблему к вопросу прав человека.

Но Кеше были чужды вербальные изыски мыслителей и их неумелые потуги. На поставленный прямо замысловатый вопрос он ответил бы при случае также незамысловато: «Жизнь — это такая… би-ип… штука, ни… би-ип… смысла нет». И этим исчерпал бы проблему до дна.

Но, несмотря на смысловую емкость и универсальность непарламентских выражений, я решил ограничить своего воспитанника пластом общеупотребительной лексики и, взяв на себя функции санитара речи, ввел систему штрафов и поощрений. За использование любого крепкого словца и слова-паразита накладывался штраф, который затем вычитался из месячного дохода воспитуемого.