Уральские россыпи - Юрий Запевалов

Душой всех этих мероприятий всегда была Лямина Евдокия Васильевна, главный бухгалтер прииска. Аня Лягалова, начальник отдела кадров, вела четкий учет важных событий в жизни членов коллектива и своевременно передавала их Ляминой. А уж та организовывала «семейные» мероприятия. «Виновник» торжества получал нехитрые подарки или сувениры, и уж от «виновника» затем зависело, накрывать ли «поляну». И если уж стол накрывался, тут участвовали все. Кто деньгами, кто нёс что-то – спиртное в основном – натурой.

И вот, на собрании такого коллектива выступил Компанейцев и давай критиковать Главного инженера! Все замерли, притихли, в недоумении – что это он нам рассказывает о нашем Главном? Да мы что, хуже его знаем Красноперова? Ну расскажи, раз приехал из центра, расскажи нам о перспективе развития Уральской золотодобычи, как будет Объединение обеспечивать нас техникой, транспортом, ну что ты здесь несёшь, Компанейцев, мы же так в тебя верили, ты нам так всегда нравился, мы так тобой всегда гордились – что ты несёшь? Куда тебя понесло, перед кем ты «покрасоваться» решил?

Красноперов усмехнулся «про себя» – ну, Евгений Анатольевич, держись! Я тебя сейчас разделаю так, что не будет у тебя больше охоты «рисоваться» на наших собраниях!

Но тут выступает Коротков, директор, и туда же!

– Как можно допустить работу гидравлики 43 в таких тяжелых условиях, в условиях не просто отрицательных температур, в условиях сильнейшего мороза! Мы ставим под удар не просто здоровье людей, мы подвергаем опасности саму жизнь работников гидравлики! При этом, Георгий Александрович, вы же вчера были на этой гидравлике. Неужели не увидели, в каких условиях работают люди? В каких опасных условиях. Ради чего? Ради нескольких граммов золота?

Ну и еще что-то такое же, в том же плане.

Георгий оторопел. Ну, Компанейцев ладно. Он «вышестоящий» начальник. Он ничего не знает о нашем с директором разговоре. Не должен знать! Ну, да если бы он даже и знал об этом разговоре, он, как директор Объединения, мог просто запретить работу гидравлики в таких тяжелых условиях и уж ясное дело, вправе был раскритиковать руководство прииска – и в первую очередь главного инженера – что они допускают работу гидравлики в таких тяжелых, а главное – опасных условиях работы. Но Коротков? Они же вместе решили – пусть выполнят годовой план! Прииску этого не надо. Прииск свой план уже выполнил. Это нужно гидравлике. И они вместе пошли на это тяжелое, в общем-то, решение. И вдруг, вот эти заявления! Для чего?

Для кого? Георгий сидел потрясённый.

Буторин откровенно повернулся к Красноперову. Он знал Красноперова. В таких вот ситуациях Главный может просто возмущенно промолчать!

– Не молчи, Георгий, выступи! – вначале одними губами, а потом почти вслух, громко шептал Аркадий Георгиевич Красноперову.

Всё промелькнуло в одно мгновение в мозгу Георгия.

«Если выступлю, я же не смолчу, я же всё выдам «на гора», значит, открытый разрыв? Значит, дрязги, склоки в Управлении, на прииске? Значит – прощай стабильность, спокойствие, уверенность? Нет, перетерплю, еще успею сказать свое слово!» Пауза затянулась. Все участники собрания откровенно смотрели на Георгия, который сидел сбоку, впереди, на виду у всех.

Буторин уже совсем повернулся к Георгию, спросил его откровенно, громко:

– Ну, что?

Георгий медленно покачал отрицательно головой. «Нет»!

Буторин тут же закрыл собрание.

…Много позже, узнав о «банкротстве» Среднеуральского прииска, о его закрытии, о прекращении его деятельности, Георгий вспомнил это собрание. Он еще тогда знал, сразу, после этого собрания знал, что вот это выступление Компанейцева, но особенно Короткова – это «начало конца». Он не знал тогда, да и много позже никогда не спрашивал, ни у Компанейцева, ни у Короткова – для чего так дружно и директор Объединения, и директор прииска выступили открыто против него. Но, он уже тогда, сразу после этого собрания решил для себя – да пошли вы все! – он уже тогда решил для себя – после такого оскорбления, нет, я с вами работать больше не буду! И он тогда уже знал, и все на прииске знали, именно об этом Георгию на второй день после партийного собрания коммунистов Управления открыто выговорил Женя Кузнецов, они тогда уже все знали – всё, что Главный подготовил на прииске за последние годы, за последние десять лет – всё, чего он добился, всё, что он подготовил на много-много, на десятки лет вперёд! – всё это очень скоро «канет в лету»!..

На следующий день после собрания, прямо с утра, только успел Георгий зайти в кабинет, к нему буквально ворвался Евгений Кузнецов, один из лучших, наверное, за все годы существования прииска, начальник драги. Старейшей на прииске драги номер двадцать пять. Женя Кузнецов еще пацаном, еще в пионерах, во время войны, организовал детскую – самому старшему «старателю» было двенадцать лет! – старательскую бригаду и его пацаны добывали золото, помогая прииску в тяжелейшие военные годы, когда золото это так дорого и так необходимо было стране!

В этот день он не поехал на драгу, прибежал к Красноперову рано утром, на следующий же день, после того собрания.

«Господи, как быстро разлетаются новости по «нашим пенатам!» – Георгий, только ради бога, не «наломай дров»! Я же знаю тебя, знаю твою принципиальность. Все, запомни, все на прииске за тебя! Все знают, что тебя обидели напрасно. Перетерпи!

Ради всех нас на прииске – перетерпи! Ты же отлично знаешь – если ты уйдешь – конец прииску. И все это знают! Пообещай мне, вот сейчас пообещай – ты перетерпишь! Или завтра я приведу сюда всех начальников драг. И отсюда мы все поедем в Горком партии, к Крюкову.

– Успокойся, Женя. Ничего я тебе не буду обещать. С чего ты вдруг взял, что я куда-то подеваюсь? И не митингуй. Нашел, тоже, «отца народов»! Но, Женя, пойми и ты меня правильно.

Я всё могу, как ты говоришь, «перетерпеть»! Но я не могу простить только одного – предательства. Компанейцева я могу понять – он вышестоящий начальник, он приехал, увидел наши «безобразия» и он нас раскритиковал. И правильно сделал! Но Коротков! Он же всё знал! Мы же с ним обо всём договорились!

Мы же вместе с ним взяли всю ответственность за эти два дня работы сорок третьей гидравлики на себя! Взяли на себя и поделили эту ответственность между собой. Скажи мне, как, после такого «предательства», можно продолжать работать с таким человеком?

– А как гидравлика? Как они, дотянули всё же до плана?

– Нет. Ступников, узнав о выступлении Короткова, сам остановил все работы. Проявил, засранец, называется «принципиальность». Знаешь, сколько недотянули? Пятьдесят семь грамм.

– Господи, Георгий, что вы, «начальники», с нами вытворяете!

– Иди, Женя, работай, не забивай голову, чем не попадя! Работай.

Ночью Георгий долго не мог уснуть. Но всё же задремал.

И оказался в длинном-длинном ледяном туннеле. Круглая ледяная «труба». И где-то далеко-далеко впереди светится ярким светом отверстие. Круглый, светящийся выход из этой трубы. Георгий ползёт, скользко, лёд, он падает, ему холодно, он пытается позвать кого-нибудь на помощь, но голоса нет, он кричит, но кричит беззвучно, никто его не слышит, никто его не видит, он один, ползет, скользит, падает, по этому ледяному желобу катится обратно, откуда начинал, но упорно, цепляясь за ледяные выступы ногтями, пальцами, стремится вперёд, ползет, лезет наверх, к светящемуся впереди большому, круглому отверстию.

И просыпается. Нина держит его ноги в ладонях. «Подмышкой» градусник. У кровати – перепуганные дети. Дочь и сын.

Он, вяло управляя своим языком, спрашивает – что случилось?

– Ты кричал. Я подошла, а ты в беспамятстве, и ноги у тебя холодные. Смеряла температуру – аж 34,5! Я вызвала «скорую».

Сейчас подъедут. Что у тебя случилось?

– У меня что-то всё горит в груди. Позвони Короткову, пусть подъедет. Я, наверное, вышел из строя.

Врачи были категоричны.

– Нужно срочно в стационар. Это сердечный приступ. Хорошо бы обойтись без «инфаркта»! Нет, нет! Вставать нельзя! Мы унесём вас на носилках. До машины. И в больнице тоже вставать нельзя! Мы же здесь, пока не снимем «кардиограмму», не можем знать, что там с вашим сердцем! Мы видим только, что у вас сердечный приступ. Тяжелый приступ! Дай нам господи, чтобы обошлось без «инфаркта»!

Приехал Коротков. Но Георгий уже ничего толком ни сказать, ни объяснить не мог. Он еле-еле шевелил языком. «Прости, Саша, я не хотел…» – Молчи, молчи, не говори ничего. Ничего. Мы всё сделаем, чтобы тебя «поднять». Молчи. И ни о чем не волнуйся. Ни о чем.

Запомни – мы все тебя уважаем, мы все тобой дорожим. И мы все тебя ждём! Поправляйся. И не о чем не думай!

Георгий вышел из строя почти на три месяца.

19

После стационара Георгий какое-то время продолжал быть «на больничном», но уже в домашнем режиме, в домашних условиях. Дома. И вдруг поймал себя на мысли, что он и не торопится на работу! Сам не торопится! Раньше, до этого памятного собрания, он бы и дня дома не просидел лишнего – раз можешь ходить, значит, можешь и работать! Это было его главное правило.