Тишина (ЛП) - Блэр Э. К.

— Это то место, куда ты пришел, когда вышел из тюрьмы, или ты жил в других местах?

— Только здесь. Я люблю это. Горы, вода, серость. Я люблю холод.

— Я тоже. Зима почему—то всегда была моей любимой. Может быть, это потому, что она скрывает правду о смерти Земли под покровом ложной чистоты.

— Ложная чистота?

— Белый пушистый снег кажется таким невинным, но на самом деле это оружие, которое убивает то, что лежит под ним.

Он смотрит на меня сверху вниз, спрашивая с легким юмором:

— Ты всегда так много думаешь?

— Иногда.

— Я тоже.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом, и ветер дует в нашу сторону, когда я спрашиваю:

— О чем?

— О тебе, в основном.

Он обнимает меня, прижимая к себе, пока мы смотрим на воду.

Опустив глаза, он говорит:

— У меня всегда была потерянная душа.

Мы не смотрим друг на друга, пока говорим, моя рука теперь обвита вокруг его талии.

— У меня тоже.

— Иногда, когда я вижу маленькую девочку с рыжими волосами, на долю секунды я чувствую надежду, что это ты, но потом я понимаю, что ты больше не будешь той маленькой девочкой.

— Я обычно вылезала из окон посреди ночи, когда попадала в приемную семью. Ты рассказал мне о Карнеги в последний день, когда мы были вместе. Раньше я думала, что, если я зайду достаточно далеко, чтобы найти лес, ты будешь там.

Мои слезы смешиваются с туманом, который собирается на моем лице и стекает по щекам, пока мы говорим.

Он поворачивается ко мне, его руки скользят по моим рукам, и его глаза наполняются годами безутешной боли, которую я слишком хорошо знаю.

— Мне так жаль, принцесса. В моей жизни так много сожалений, но ни одно из них не является большим, чем потеря тебя.

Я тоже вижу его слезы.

— Я был неосторожен.

— Нет, папа.

— Я был. Мне никогда не следовало связываться с людьми, на которых я работал.

Я смотрю в покрасневшие глаза моего отца, когда лезвия пронзают струны моего сердца.

— Я никогда не смогу загладить все свои обиды, за то, что оставил тебя без отца, за то, что причинил тебе столько сердечной боли, — задыхается он от стыда.

— Я не виню тебя, папа.

— Ты должна.

— Но я не хочу, — говорю я ему, и он притягивает меня в свои любящие объятия, которых я жаждала с тех пор, как мне было пять лет. — Все, чего я когда—либо хотела, было это. Ты держишь меня. Я так сильно нуждалась в твоих объятиях, — говорю я, слова застревают у меня в горле, мешая говорить.

— Мне нужно, чтобы ты выслушала меня, — настойчиво говорит он, и я поднимаю на него глаза. — Мне нужно, чтобы ты знала, как сильно я тебя люблю. Мне нужно, чтобы ты знала, что без тебя мое сердце никогда не сможет быть полноценным. Ты... ты самые фибры моего существа.

Я кладу голову ему на грудь и слушаю биение его сердца, когда он продолжает:

— Я помню день, когда ты родилась. Медсестра положила тебя мне на руки, и я навсегда изменился. Ты мгновенно смягчила мое сердце, и я понял, что уже никогда не буду прежним. Я никогда не был так влюблен, как в тебя. Мне нужно, чтобы ты никогда не забывала об этом.

— Я не буду.

— Дай мне посмотреть на тебя, — просит он, когда берет мое лицо и поднимает его к себе. Он качает головой, говоря: — Я просто не могу поверить, насколько ты прекрасна. Малышка моя, ты совсем взрослая.

Протягивая руку, я провожу ею по его подбородку, где раньше была борода.

— Я не могу поверить, что нашла тебя.

— Ты нашла. И я всегда буду благодарен за это. Видеть тебя и знать, что с тобой все в порядке.

Он наклоняется, откидывает капюшон моего плаща и целует меня в макушку. Его спина печально вздрагивает под моими руками, когда он продолжает покрывать поцелуями мои волосы.

— Ты и я, — в конце концов говорит он. — Мы нерушимы, даже когда нас сломали.

— Я никогда не позволяла тебе умереть, даже когда считала, что ты мертв.

Мы стоим здесь вместе под туманным дождем, и мы — заплаканные души, которые наконец—то объединились, когда мир так долго держал нас порознь.

— Я не могу поверить, что ты вернулся ко мне, — плачу я.

Он вытирает мое лицо руками.

— Больше никаких слез, хорошо?

Я киваю и глубоко вдыхаю, чтобы успокоиться.

Когда он поворачивает голову, чтобы посмотреть туда, где припаркованы наши машины, он говорит:

— Этот человек там, наверху... Он хороший.

Я смотрю на Деклана, который разговаривает по телефону, и улыбаюсь.

— Он действительно добр ко мне, папа. Я его не заслуживаю.

— Заслуживаешь. Вы заслуживаете друг друга. Я вижу, как он смотрит на тебя, как будто это последний раз, когда он когда-либо смотрит на тебя.

Он подходит, чтобы встать перед моим взглядом на Деклана.

— Это взгляд человека, который отчаянно влюблен, — говорит он. — Несмотря на то, что я люблю тебя совсем по—другому, я смотрю на тебя так же.

Его слова успокаивают так, как я не могу объяснить, и я улыбаюсь ему.

— Вот этот великолепный свет, — восхищается он, а затем целует меня в лоб. — Мне нравится твоя улыбка.

— Я люблю тебя, папа. Так сильно.

— Я тоже люблю тебя, принцесса.

Когда он смотрит на свои часы, он стонет.

— Мне нужно бежать.

Он берет меня за руку и ведет обратно к машине, и когда он открывает мою дверь, он наклоняется и смотрит на Деклана, кивая ему. Деклан отвечает на жест без каких—либо слов.

— Спасибо, папа, — говорю я ему. — Мне это было нужно.

— Мне тоже, милая.

Он наклоняется и целует меня в щеку, и я целую его, прежде чем он проводит рукой по моему лицу.

— Веди машину осторожно, хорошо?

— Ты тоже.

— Я никогда никого не полюблю так, как я люблю тебя, — говорит он мне, прежде чем закрыть мою дверь.

Затем Деклан берет меня за руку и кладет к себе на колени после того, как мы выезжаем с парковки и начинаем возвращаться в отель. Я размышляю о словах, которые сказал мне мой отец, словах, которые я так хотела услышать, чтобы знать, что от меня никогда не избавлялись. Знать, что ему больно за меня так же, как мне было больно за него, растворяет все негодования. И он прав, даже когда мы были порознь, мы все еще были вместе, как одно целое, потому что ни один из нас не позволил другому исчезнуть из наших душ. Никто не может сломить нас.

Когда я переступаю порог нашего гостиничного номера, на меня ни с того ни с сего накатывает волна беспокойства.

Мы забыли договориться о том, чтобы снова увидеться.

— Деклан, мой отец сказал, когда он вернется?

Он снимает пиджак и бросает его на стул, говоря:

— Нет.

Я наблюдаю за Декланом, когда он бесцельно ходит по номеру, и беспокойство не дает мне покоя.

— Деклан?

— Да, — кричит он, когда бредет в спальню, и я следую за ним.

— Что—то мне кажется неправильным.

— Что ты имеешь в виду?

— Он не говорил, когда вернется.

— Может быть, он просто забыл.

— Нет. Мне это кажется неправильным.

Он проводит ладонями по моим рукам и берет мои ладони в свои.

— Дорогая...

— Деклан, здесь что-то не так, и я этому не верю, — говорю я, когда волна страха охватывает меня. Мои руки начинают дрожать.

— Ты можешь подвезти меня к его дому?

— Зачем?

— Я не знаю, но моя интуиция подсказывает мне, что здесь происходит что-то, о чем я не знаю, — говорю я ему дрожащим голосом, содрогаясь от ужаса.

— Я не думаю, что это хорошая идея.

— Или ты везешь меня, или я поеду сама. Ты не можешь остановить меня, и ты это знаешь.

— Элизабет, нет.

— Почему ты сопротивляешься мне из—за этого?

— Я просто не думаю, что это безопасно, — говорит он, и я умоляю:

— Ты обещал мне, что уступишь. Мне нужно, чтобы ты уступил.

Он делает глубокий вдох.

— Хорошо.

Деклан хватает ключи, и я выбегаю за дверь.

Он ведет машину, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев.

— Почему ты так напряжен?