Восточные религии в римском язычестве - Франц Кюмон

удается отомстить за свое предполагаемое порабощение, наказав за дерзость того, кто, страшась их, все же прибегает к их помощи. В результате заклинание иногда приобретает форму молитвы, обращенной к этим силам, стоящим выше человека, и магия становится культом. Ее ритуалы развиваются параллельно с каноническим богослужением и часто вторгаются на его территорию{400}. Разделяет их та неясная и подвижная граница, которая пролегает между соседствующими владениями религии и суеверия.

Магия, эта полунаука-полурелигия, имеющая свои профессиональные книги и адептов, берет начало на Востоке. Древнегреческое и древнеримское колдовство, по-видимому, было достаточно безобидным. Заклинания, отвращавшие град или призывавшие дождь, порчи, делавшие поля бесплодными или вызывавшие гибель скота, приворотные зелья, омолаживающие мази, народные снадобья, амулеты от сглаза, все это было порождением народного суеверия и сохранялось в рамках фольклора и шарлатанства. Даже фессалийские колдуны, которые, как считалось, заставляли луну спускаться с небес, были главным образом ботаниками, изучавшими чудесные свойства лекарственных трав. Ужас, который внушали некроманты, был в значительной мере связан с тем, что они использовали в своих интересах древнюю веру в привидения. Они приводили в действие могущество, приписываемое призракам, засовывая в могилы металлические пластинки, покрытые проклятиями, чтобы причинить своему врагу несчастье или смерть. Но в Греции и Италии нет никаких признаков ни согласованной системы оккультных и научных доктрин, ни их распространения жрецами.

К тому же приверженцы этого сомнительного искусства не пользовались почетом. Еще в эпоху Августа этим презренным ремеслом занимались в бедных кварталах главным образом подозрительные мошенники. Но с вторжением восточных религий уважение к магам возросло, а положение улучшилось{401}. Их чтили, а еще больше опасались. Во II в. н.э. почти никто уже не отрицает того, что они в силах вызвать явление богов, общаться с высшими духами и даже самолично возноситься на самое небо{402}.

Здесь ощущается успешное воздействие александрийских культов. В Египте{403}, как мы уже видели (с. 129), в истоках ритуала, собственно говоря, стояло не что иное, как совокупность магических практик. Верующие с помощью жрецов или посредством угроз навязывали богам свою волю. Те же были вынуждены немедленно подчиняться совершителю ритуала, если он выполнялся правильно, а заклинания и действующие слова были произнесены с нужной интонацией. Ученый жрец обладал почти безграничной властью над всеми сверхъестественными существами, населяющими землю, воду, воздух, ад и небеса. Нигде разрыв между человеческим и божественным не считался таким незначительным; и нигде постепенная дифференциация, повсюду отдалившая магию от религии, не осталась на более низком уровне развития. До самого конца языческой эпохи они пребывали в столь тесном единстве, что иногда тексты, относящиеся к одной и другой, едва различимы.

Халдеи{404} тоже были великими магистрами колдовства, одинаково сведущими в толковании предзнаменований и искусными в устранении предвещаемых ими бедствий. Месопотамские маги, к чьим советам прислушивались цари, входили в состав официального жречества; в своих заклинаниях они призывали на помощь государственных богов, и их священная наука там пользовалась таким же уважением, как чревовещание в Этрурии. Сказочный почет, который продолжал окружать их, обеспечил им устойчивость и после падения Ниневии и Вавилона. При цезарях эта традиция отнюдь не была утрачена, и множество чародеев к месту и не к месту ссылались на древнюю халдейскую премудрость{405}.

Чудотворец, предположительно наследник древних жрецов, даже в Риме обрел вполне священнический внешний вид. Вдохновенный мудрец, наперсник небесных духов, по величию своей осанки и безупречности жизни он приближался к философам. Обыватель не замедлил их перепутать{406}, и действительно, философия конца языческой эпохи, перенявшая восточный образ мысли, принимала и оправдывала всякое суеверие. Неоплатонизм, отводивший демонологии значительное место, все больше склонялся к теургии, в которой в конце концов запутался.

Но древние четко отличали это законное и почтенное искусство, для которого было изобретено название «теургия»{407}, от собственно «магии», всегда вызывавшей подозрение и отверженной. Слово «маг» (μάγοι), применявшееся ко всякому чудотворцу, в первоначальном смысле означало маздеистского жреца, и хорошо засвидетельствованная традиция именно персов{408} называла фактическими создателями настоящей магии, которая в Средние века будет именоваться черной. Если они и не были ее изобретателями, поскольку она так же стара, как человечество, то, по крайней мере, первыми поставили ее на вероучительное основание и отвели ей место в ясно сформулированной теологической системе. Именно маздеистский дуализм наделил эту пагубную науку новым могуществом вместе с характерными чертами, которые ее с этих пор отличали.

Под какими влияниями складывалась персидская магия? Когда и как она распространялась? Эти вопросы пока недостаточно прояснены. Произошедшее в Вавилоне тесное слияние религиозных доктрин иранских завоевателей и местного жречества коснулось и этого пласта верований{409}, и обосновавшиеся в Месопотамии маги обогатили свои тайные традиции сводом ритуальных предписаний и заклинательными формулами, составленными халдейскими колдунами. Общее для греков любопытство стало причиной их давнего знакомства с этой чудесной наукой. Как представляется, философы-натуралисты, вроде великого путешественника Демокрита{410}, не раз черпали из сокровищницы наблюдений, накопленных восточными жрецами. Без сомнения, они обращались к этим несвязным компиляциям, в которых правда мешается с нелепостью, а реальность с выдумкой, сведения о некоторых свойствах растений и минералов с какими-нибудь физическими опытами. Однако ясный разум эллинов всегда отвращался от мутных спекуляций магии и удостаивал их лишь рассеянного внимания и не особенно большого уважения. Но в александрийскую эпоху на греческий были переведены книги, которые приписывались полумифическим персидским знатокам науки — Зороастру, Хостанесу, Гистаспу, и с этого времени до конца языческой эпохи эти имена пользовались удивительным влиянием. В то же время евреи, посвященные в тайны ирано-халдейских учений и практик, косвенным образом разгласили некоторые их предписания повсюду, куда забросило их Рассеяние{411}. Впоследствии римское общество испытало более прямое воздействие персидских колоний Малой Азии{412}, упорно придерживавшихся своих древних национальных верований.

Особое достоинство, которым наделяли магию маздеисты, необходимо следовало из их дуалистической системы, которую мы уже описывали{413}. Против Ормузда, обитающего в сияющем небе, восстает его непримиримый враг Ахриман, правящий подземным миром. Один является синонимом чистоты, истины, благости; другой — сумрака, обмана и порока. Один стоит во главе добрых гениев, охраняющих благочестие верующих; другой повелевает демонами, злоба которых вызывает все бедствия, постигающие человечество. Два противоположных начала борются за власть над землей, и каждое производит на ней полезных или вредных животных и растения. Все на ней либо небесное, либо адское. Ахриман и его демоны, бродящие вокруг людей, чтобы соблазнять или вредить{414}, суть злые боги, не зависящие от добрых, которые составляют воинство Ормузда, всегда готовое прийти на помощь. Маг приносит им жертвы