Старая армия - Антон Деникин

Психология толпы проявляла два несродных свойства: бунтарское дерзание и… страх.

Когда на переполненном Харбинском вокзале какие-то «делегации» с чрезвычайной наглостью вели сбор на «революционные цели», растерявшаяся публика, в том числе немало офицеров, давала. Но стоило кому-либо прикрикнуть: «Вон! Сволочь, дармоеды!» — как «делегация» поспешно и незаметно скрывалась… под насмешки толпы.

Пока наш почтовый № 3 поезд, набитый офицерами, солдатами и откомандированными железнодорожниками, пытался идти легально, по расписанию, мы делали не более 100–150 верст в сутки. Над нами куражились, издевались встречные эшелоны запасных; поезд не выпускали со станции, оскорбляли офицеров. Однажды мы проснулись на маленькой полуразрушенной станции, без буфета и без воды — на той же, где накануне заснули… Оказалось, что запасные проезжавшего эшелона, у которых испортился паровоз, захватили наш.

Только безнадежность заставила людей встряхнуться. Собрались четыре оказавшихся в поезде полковника, посчитались старшинством и старшего — командира одного из сибирских полков — объявили комендантом поезда. Назначен был караул на паровоз и дежурная часть, из офицеров и солдат, вооруженных собранными у офицеров револьверами; в каждом вагоне — старший. Наиболее энергичными оказались несколько офицеров Нежинского драгунского полка, которые по существу и вели все дело. Из доброхотных даяний пассажиров определили солдатам, находившимся в наряде, по 60 коп. суточных, и охотников нашлось больше, чем нужно было. Только со стороны двух «революционных вагонов» железнодорожников эти мероприятия встретили протест, однако не очень энергичный.

От первого же эшелона, шедшего не по расписанию, отцепили паровоз, и с тех пор поезд наш пошел полным ходом. Сзади за нами гнались эшелоны, жаждавшие расправиться с нами; впереди нас поджидали другие, с целью преградить нам путь. Но в последнюю минуту, видя организованные и вооруженные команды, стихали. Только вслед нам, в окна летели камни и поленья… Начальники попутных станций, терроризованные угрожающими телеграммами от эшелонов, требовавших нашей остановки, не раз отказывались давать путевку или, вместе со всем служебным персоналом, скрывались в леса… В первом случае дежурный по поезду добывал путевку с револьвером в руках, во втором — поезд мчался без путевки. Бог хранил.

Близилось Рождество, всем хотелось попасть к праздникам домой. Но под Самарой нас остановили у семафора: частная забастовка машинистов, пути забиты, движение невозможно, и когда восстановится — неизвестно. К довершению горя сбежал из-под караула наш машинист… Каково же было наше изумление, когда из «революционных вагонов» пришла к коменданту депутация, предложившая использовать имевшихся среди пассажиров машинистов, но только, чтобы не быть в ответе перед товарищами, взять их силою»… Снарядили конвой и вытащили за шиворот сопротивлявшихся для виду двух машинистов; дежурному по Самарской станции передано было по телефону, что через полчаса поезд пройдет полным ходом, не задерживаясь, через станцию; в случае несчастья — расстрел виновных.

Проехали благополучно. Я лично добрался до Петербурга в самый сочельник.

Я остановился на этом майн-ридовском — в модернизованном виде — эпизоде, потому что, на мой взгляд, он весьма показателен: как в дни первой революции небольшая горсть смелых людей могла пробиваться тысячи верст среди безвластия и враждебной им стихии попутных «республик» и озверелых толп.

* * *

Армия уцелела, и этим предопределен был исход первой революции. Огромное большинство частей остались верными власти, да и в частях бунтовавших настроение было далеко не всегда единодушным. Но наиболее разительным примером в то грозное время служили войска бывших маньчжурских армий, выброшенные за многие тысячи верст от родных очагов, томившиеся в ожидании в тесных, грязных, холодных землянках. О них писал один из участников войны и «сидения»{Глинский С. Из записной книжки армейца.}:

«Мир заключен… Тяжелое, обидное чувство напрасных мук, бесцельных жертв, недоведенного до конца дела… Всеми овладело одно чувство — домой, на родину, к семьям… Но о родине вести все более грозные и непонятные… Забастовщики отрезали армию от родины; изнуренная, истерзанная армия оставлена была без писем, без газет и каких-либо известий… Прекратилось движение по единственной связующей нити. Так пришла зима… Мрачные праздники Рождества Христова… Отчаяние закрадывалось в душу… Только завывания харбинских листков, свободно распространяемых среди армии, нарушали эту мрачную тишину. Эти листки с издевательством повергали ниц и оплевывали все то, во что армия верила, ради чего жила и страдала. Волнение во Владивостоке и Чите… Малейшая искра могла вызвать нелепый, бесцельный, но опасный взрыв…

Но офицерская среда, слившаяся с солдатами за время боев и проведшая так тесно, бок о бок с ними столько месяцев маньчжурского сидения, пользовалась достаточным влиянием и авторитетом, и это сыграло роль».

Я совершенно согласен с автором дневника: только офицерство в те годы спасло армию от разложения.

В большинстве восставших частей движение имело сумбурный характер, и также сумбурны были предъявляемые восставшими требования. Так, например, Самурский полк (урочище Дешлагар) потребовал от офицеров сдать оружие и… выдать знамя; ввиду отказа офицеров, командир полка, полковой священник и 3 офицера были убиты, 2 офицера ранены… Севский полк (Полтава) требовал выпуска арестованных из губернской тюрьмы и провозглашения «Полтавской республики»… Соседний Елецкий полк взбунтовался также (Полтава), но требовал только устранения полковых хозяйственных непорядков и при этом громил евреев и оказавшихся в полку агитаторов… Кронштадтские матросы начали с «политических» требований, а окончили разгромом 75 магазинов, 68 лавок… Тем не менее во многих требованиях можно было уловить однообразные черты, привнесенные извне и нашедшие отражение впоследствии, в приказе № 1. В этом отношении немалый интерес представляет «постановление» взбунтовавшегося 2-го гренадерского Ростовского полка, квартировавшего в Москве, составленное при участии центральных московских революционных организаций (с.-ров?):

«Общие требования»:

Отмена смертной казни.

Двухлетний срок службы.

Отмена формы вне службы.

Отмена военных судов и дисциплинарных взысканий.

Отмена принудительной присяги.

Освобождение семейств запасных от податей.

Избрание взводных и фельдфебелей самими солдатами.

Увеличение жалованья.

«Солдатские требования»:

Хорошее обращение.

Улучшение пищи и платья.

Устройство библиотеки.

Бесплатная пересылка солдатских писем.

Столовые приборы, постельное белье, подушки и одеяла.

Свобода собраний.

Свободное увольнение со двора.

Своевременная выдача солдатских писем».

Замечательно, что утром 2 декабря 1905 г., перед вручением требований, солдаты раздумали и, решив, что «общие требования ни к чему», предъявили только «солдатские». Но набранные в предшествовавшую ночь столбцы московских левых газет вышли с описанием вручения ростовцами требований полковому начальству и с полным их текстом…

* * *

Первые раскаты грома, как известно, вызвали прострацию власти: отсутствие решительных мер и прямых указаний местам, бездеятельность в отношении длящейся анархии на великом Сибирском пути, «правительство» Хрусталева-Носаря, наконец — вырванные у власти, не сумевшей вовремя и добровольно пойти навстречу чаяниям благоразумной части общества — новые основные законы… Растерялся во многих частях и командный состав, главным образом, на почве неумения сочетать новые начала государственного строя с войсковым обиходом.

Власть, придя в себя, первым делом для умиротворения армии озаботилась улучшением ее материального положения. Приказом 6 декабря 1905 г., приуроченным к государевым именинам, солдатам объявлена была высочайшая милость: увеличено жалованье (до 12 руб. в год), увеличена дача мяса и приварочный оклад, введено ежедневное чайное довольствие, снабжение одеялами и постельным бельем… Меры эти, проведенные после целого ряда требований мятежных частей и тотчас же после «Кронштадта», имели характер явной уступки. Требуя ежегодных добавочных кредитов в 37 млн руб., они вызвали протест со стороны гос. контролера и министра финансов, но вмешательство председателя Совета госуд. обороны, вел. кн. Николая Николаевича решило вопрос. Он поддержал представление военного министра, заявление, что «безопасность отечества как от внешних, так и от внутренних врагов может считаться обеспеченной только в том случае, если насущные потребности нижних чинов будут удовлетворены».