Игры политиков - Дик Моррис

В конце 1960-х американцам больше всего хотелось найти кандидата, который положит конец кровопролитию во Вьетнаме и на американских улицах, в студенческих городках. И когда Никсон заявил о своих претензиях, они уже настолько устали и настолько жаждали вздохнуть с облегчением, что, забыв о всяческих сомнениях и оговорках, перешли на его сторону. Не вглядываясь сколь-нибудь серьезно в прошлое Никсона, избиратели, возмущенные неспособностью нынешнего президента положить конец войне во Вьетнаме, готовы были проголосовать за кого угодно, только не за Джонсона.

Демократическая же партия тем временем занималась саморазрушением. Личный авторитет Джонсона сильно упал, но партийная машина оставалась под его контролем. В результате большое количество демократов — противников войны почувствовали себя обделенными, у них не было своего кандидата. Роберт Кеннеди, чьи постоянные антивоенные выступления делали его естественным соперником Джонсона, держал паузу, убежденный, что вызов действующему и вновь идущему на выборы президенту обречен на провал.

В образовавшийся вакуум вступил или, скорее, въехал на рысаке миротворец донкихотовского типа сенатор от Миннесоты Юджин Маккарти. Человек скромный, глубоко религиозный, с философским складом ума, он, поначалу казалось, не может составить конкуренцию такому мастеру политической стратегии, как Линдон Джонсон. Но после того, как январское наступление северовьетнамцев подбросило в военную топку новую порцию дров, Маккарти неожиданно вырвался вперед. На глазах у изумленной страны он получил на первичных выборах в Нью-Хэмпшире более 40 процентов голосов — результат для практически неизвестного политика совершенно неправдоподобный, особенно если учесть, что показан он в борьбе с действующим президентом.

Вдохновленный успехом Маккарти, в борьбу наконец-то вступил — на антивоенной платформе — Роберт Кеннеди. В этой ситуации Джонсон быстро отступил в тень. Через две недели после того, как Кеннеди объявил о своем решении, Джонсон, ко всеобщему удивлению, снял свою кандидатуру.

После этого в гонку вступил нарастивший мускулы вице-президент Хьюберт Хамфри. Некогда кумир американских левых (в ту пору сенатор Хамфри активно участвовал в борьбе за гражданские права), он затем подмочил свою либеральную репутацию, поддержав линию босса, сделавшего его в 1964 году вице-президентом, на эскалацию войны. Теперь Хамфри вышел на арену в качестве представителя партийной верхушки, дабы остановить Кеннеди.

Но его кандидатура вызвала отторжение со стороны антивоенно настроенной молодежи, всячески поддерживавшей Маккарти и Кеннеди. От этой борьбы выигрывал только Никсон, наблюдавший за ней с предельным вниманием. «Как-то раз, — пишет он в мемуарах, — Хамфри, которому не давала договорить враждебно настроенная аудитория, едва не расплакался прямо перед телевизионными камерами».

Демократическая партия находилась в состоянии свободного падения, ее тянули на дно годы непопулярной войны, и ко всему прочему она неожиданно лишилась бесспорного лидера. Оказавшись правее Юджина Маккарти и Роберта Кеннеди, Хьюберт Хамфри неожиданно превратился в глазах избирателей из идеолога либерализма едва ли не в «ястреба».

Ясно отдавая себе отчет в том, что в любом непосредственном соревновании с Кеннеди он неминуемо проиграет, Хамфри решил воздержаться от участия в первичных выборах; тяжесть борьбы он перенес на съезд, где рассчитывал на поддержку делегаций, контролируемых партийными боссами. Поскольку в большинстве штатов тогда еще не было законов, требующих непременного участия в «праймериз», победить можно было и без них. Напротив, участие могло привести к поражению.

Линдон Джонсон, чье стремление довести дело во Вьетнаме до победного конца приобрело к этому времени маниакальный характер, поджаривал своего протеже на медленном огне, требуя в обмен на поддержку все новых выступлений в защиту войны. Без Джонсона же не видать Хамфри партийных боссов, а без боссов нечего и думать о выдвижении. Хамфри оставалось только подчиниться.

В апреле 1968 года в Мемфисе был застрелен Мартин Лютер Кинг. В боли, отчаянии, гневе поднялась вся черная Америка. Беспорядки возникли во множестве американских городов, некогда мирные районы превратились в поле сражения. Кровавые побоища придали новый смысл никсоновским призывам к единству, в сложившейся ситуации они приобрели едва уловимый оттенок расизма — мол, перед лицом черного протеста должна объединиться белая Америка.

Два месяца спустя положение сделалось еще хуже — в Калифорнии, где он праздновал победу на ключевых по своему значению первичных выборах, был убит Роберт Кеннеди. Пока нация вновь пребывала в трауре, Хамфри, который, напоминаю, не снизошел до участия в первичных выборах, договорился с партийной верхушкой о поддержке на съезде в Чикаго.

Когда стало ясно, что демократы, несмотря на массовые протесты против войны, делают выбор в пользу выдвиженца Джонсона, студенты, которые всегда были движущей антивоенной силой, вышли на демонстрацию в непосредственной близости от зала заседаний. Нация в ужасе наблюдала за тем, как полиция избивает дубинками, пинает, ломает кости, травит газом, запихивает в машины мирных в общем-то, хотя и шумных, демонстрантов. Происходящее лишний раз подтвердило, что раскол, возникший в демократической партии в ходе первичных выборов, — дело серьезное, быстро его не ликвидируешь.

Никсон же по-прежнему не выказывал сколь-нибудь явного отношения к войне, предпочитая изрекать банальности. В ответ на вопрос о Вьетнаме, заданный в мае 1968 года, он невнятно проговорил что-то об «утрате иллюзий», а затем, тщательно выбирая выражения, высказался следующим образом: «Мы просто не можем… и далее нести тяжелейшее бремя помощи малым странам, повергшимся нападению изнутри или извне, без поддержки других народов… Нужен новый договор о коллективной безопасности, по которому страны того или иного региона берут на себя основную ответственность за оказание помощи соседней стране, не адресуясь к Соединенным Штатам…» Уточняя свою позицию по Вьетнаму, Никсон, пишет Джонатан Айткен, автор одной из книг о нем, «незаметно перестал говорить о расширении военных действий ради достижения победы. В нерядовой речи, произнесенной в Хэмптоне, Нью-Хэмпшир, он говорил о поисках «почетного мира» (важный семантический сдвиг от привычного сочетания «победный мир»)»…

Некоторые намеки на ту же тему содержались и в съездовской речи Никсона. «Я горжусь тем, что администрация, в которой я работал, положила конец одной войне и в течение восьми лет удерживала страну от участия в других войнах», — заявил он. Имеющий уши да услышит.

Никсон всем и каждому давал понять, что хочет положить войне конец, но умышленно уходил от разговора о том, каким именно способом. Еще в марте 1968 года он во всеуслышание объявил, что у него есть план окончания войны, однако раскрыть его не пожелал. Это было знаменитое — хотя и двусмысленное — заявление. Пресса утверждала, что на самом-то деле Никсон употребил выражение «секретный план»; Херберт Пармет, автор книги «Никсон и его Америка», возражает, ссылаясь на некие свидетельства, будто не сам кандидат высказался таким образом, а его интервьюер, беседовавший с Никсоном в Нью-Хэмпщире во время предвыборной поездки. Но это не важно — страна была убеждена, что у Никсона в загашнике что-то имеется.

Он что, блефовал? Историк Джеймс Хыомз полагает, что, хотя недоброжелатели утверждают, что это была «всего лишь циничная предвыборная уловка», план действительно существовал, хотя раскрывал его Никсон только своему ближайшему окружению. Суть его заключалась во «вьетнамизации» войны путем постепенного вывода американских войск». В конце концов так Никсон и поступил — только вывод оказался слишком уж постепенным, война затянулась еще на четыре года.

Впоследствии Никсон вспоминал, что «план его вовсе не был секретным. Вместе того, чтобы читать по губам, лучше читать документы… в будущем нам следует поставлять оружие, обеспечивать иные виды помощи, а людские ресурсы они должны обеспечивать сами. Это и есть вьетнамизация».

Но даже если план и не был секретным, то отыскать его следы в гуттаперчевой мякине разглагольствований о единстве было нелегко.

Почему же американцы мирились с подобной неопределенностью? Потому что все мы пребывали в тяжелой растерянности. Убийства Кинга и Кеннеди, военные жертвы, витавшее в воздухе чувство национального раскола — раскола едва ли не революционного, — все это порождало почти невыносимый страх. За пять лет американцы потеряли любимого президента, а преемник его вызывал такую отчужденность и антипатию, каких нация не испытывала со времен Герберта Гувера и Великой депрессии. Джонсон посылал во Вьетнам все новые и новые подкрепления, и журналисты, подчеркивая растущий разрыв между народом и главой государства, все чаще говорили о дефиците доверия.