Перекресток одиночества 4: Часть вторая (СИ) - Михайлов Дем (Руслан) Алексеевич

Тот же принцип напрямую касался и всех сотрудников — каждый день работающая в столовой табельщица, уткнувшись в большие прошитые журналы с болтающейся на шпагате сургучной блямбой или подписанной картонной полоской, вписывали в клеточки явку или неявку, отмечали количество рабочих дней, делали пометку о больничных, заводили новую папку или хотя бы лист на каждого новичка.

Я бывал в каждом цехе, в каждом кабинете, я часами сидел даже у самой заведующей, удивляя ее своей тихостью и неприметностью. Я прекрасно знал каждую деталь их внутренней кухни — и впоследствии мне очень пригодились все эти знания, полученные не из устаревших пыльных учебников или ртов вялых теоретиков, а многократно увиденные и понятые на практике. Именно в той столовой я получил знания о рабочем взаимодействии таких разных людей и о том, как начинаются и разрешаются их конфликты, как выглядят попытки подставить, как пройдохи шоферюги обманывают новеньких девушек на приемке продуктов и как потом они навзрыд плачут в углу кабинета заведующей, не зная как отдавать повисшую немалую сумму. А заведующая, доставая из ящика стола бутылку коньяка, совсем по-мужски успокаивает: «Разберемся, не рыдай, дура, скажи спасибо, что на малом обожглась, а с той тварью за баранкой я сама порешаю». И ведь решала. А я, увидев это, переходил в мастерские к мужикам и, разбирая очередную горелую штуковину, наблюдал, как дела ведутся у них — а туда тоже немало доставлялось и требовало учета. Там многое новое на моих глазах «уходило под полу» под видом списанного оборудование, но производство этого даже не замечало — умельцы чуть ли не на коленке восстанавливали старье, заставляя отработать еще один срок. В их карманы уходили рублевки, трешки и порой даже десятки, а я наблюдал и запоминал — ни с кем никогда не делясь увиденным, что позволяло оставаться своим.

С той поры у меня и появились некоторые из рабочих и никогда не нарушаемых правил.

Не доверяй никому. Все лгут. Перепроверяй. Контролируй. Веди строгий учет каждой мелочи.

Будь я начальником подземной огромной кухни для тюремных заключенных, я бы мгновенно узнал о появлении на своей территории чужака. Узнал бы еще до доклада с низов — хотя бы потому, что будь я здесь главным, ни одна из комнат телепортации не стояла бы незапертой. Да эти установки и не заработали бы без моего прямого разрешения — так что я знал о новичке еще до его появления.

Имелась под сотню и других замеченных во время работы мелочей, пока я перевозил продукты и утаскивал мусор. Приоткрытые двери в коридорах, спящие в укромных уголках старички, распитие спиртного в ночную смену и сильнейший «выхлоп», исходящий от многих, кто трудился днем, частые штабеля в явно «слепых» для наблюдателей местах, чуть ли не свободная одежда у многих и чем старше — тем больше этой свободы, немало чихающих и кашляющих на своих рабочих местах, отсутствие у некоторых повязок или шапок на головах. И главное — я нигде не обнаружил вполне ожидаемого какого-нибудь встречающего нас у входа в кухни серенького человечка с большим потрепанным журналом, куда он вносил бы имена явившихся. Какой-то контроль все же имелся, выглядя как небрежная перекличка между кухонными цехами.

Семейное кафе — именно так это выглядело для меня.

В начале карьеры бизнесмена, еще не разбогатев, я со старым ноутом часто сиживал в достаточно большом кафе-столовой, где подавали вкусную дешевую еду и неплохой кофе. Заведение принадлежало работящей семье и вскоре я стал для них почти своим, получил вечную скидку, а еще при мне перестали стесняться и в результате я узнал многое из их внутренних процессов. На кухне и в зале трудилось около десяти человек, занятых разными работами. И учет персонала был следующим — банальная перекличка, а если кого-то нет, уточнение куда делся, короткий матерок, злой звонок, если отсутствие не по уважительной причине, быть может небрежный звонкий подзатыльник опоздавшему. Но там была и есть семья. Причем дружная и спаянная общей целью разбогатеть. У них, кстати, все получилось и таких заведений у них уже два. Или три — давненько к ним не захаживал.

Но ведь тут не семья. Тут минимум сотня, а то и больше усталых и ни разу не родных друг другу мужиков, являющихся по сути все теми же узниками. Можно сравнить это с переводом из одиночных камер в колонию-поселение с более чем свободными правилами. Раньше здесь были женщины, но когда из-за них начались проблемы, их убрали и в результате получилось то, что получилось. Порядок поддерживают с помощью достаточно жестких наказаний, наверняка могут и навсегда избавиться от самых злостных нарушителей.

Бунтуешь на галере, раб? За борт!

А тут рабы. Выглядеть это может как угодно, но здесь вполне себе рабство. А рабовладельцы там наверху — наблюдают себе свысока за происходящим. И сама эта ситуация не может не вызывать внутреннего протеста и недовольства, ведь ход рассуждений очень прост: нас банально похитили, помариновали в одиночном заключении, затем повезло очутиться на кухне, где каждый день приходится усердно трудиться в поте лица, причем без оплаты. Мы, а вернее они, трудимся за еду. За место для сна. И боимся кнута. Это и есть рабство. А раз все так плохо, то должен быть и какой-то строгий контроль за происходящим, но я его не увидел. То есть контроля нет и все пущено на самотек? Все равно мол им некуда деться — тут считай, как в подводной лодке и надзор просто не нужен.

Так?

Нет… не так.

Ответ очевиден — просто у фурриаров есть свои люди в рядах кухонников. И этих соглядатаев достаточно много, а ведут они себя грамотно. Обширная сеть. Докладывают при случае самое важное, рассказывая о тех, кто втихаря мутит воду и подбивает остальных на что-нибудь нехорошее. При этом такие как забухавший и натворивший дел Василий вообще не опасны — их накажут да простят, тем самым показывая свое великодушие. А вот тех, кто подговаривает на качание прав или демонстрации — с теми разбираются куда строже.

Но все это, даже если я прав, никак не вяжется с тем, почему меня еще не повязали — чужака, появившегося ниоткуда. Почему? Тут напрашивается еще один очевидный вывод — процесс доставки новых работяг контролируют не те, кто управляет кухней. Судя по уже известной мне информации, отсюда можно связаться с узниками, пообщаться неспешно, передать различные послания, выбрать наиболее подходящих, а затем уже разместить заказ на доставку и ждать итога. Занимаются этим так называемые лидеры от землян и луковианцев, причем «наш» недавно погиб, обварившись кипящим бульоном — жуткая смерть.

Значит, активирует телепортацию и разрешает доставку новых работников кто-то другое? Кто-то не делающий докладов кухонному начальству?

Может такое быть?

Не знаю…

Достоверной информации слишком мало. И поэтому, раз уж меня пока не схватили, лучше перехватить пару часов сна, чем тратить время на мысленную мышиную возню…

* * *

Проснувшись, я навестил пустую душевую, где хвойный и цветочный аромат мыла мешался с тяжелым запахом грязной одежды, сваленной в кучу для стирки. Во время работы потеют на кухне немилосердно — по себе знаю. Умывшись, вдоволь напился прямо из сверкающего чистотой крана, причесался и ненадолго замер у зеркала, всматриваясь в свое поджившее лицо. Я искал признаки смятения и неуверенности. Люди не всегда попадаются на неосторожных словах. Иногда они привлекают к себе ненужное им внимание собственным языком тела и мимикой. Испуганные рыскающие глаза, потеющий в прохладном помещении лоб, ломанные движения, резкое оборачивание на грохот двери за спиной, убегающий взгляд, слишком широкая улыбка или нарочито громкий хохот как реакция на небрежную обычную шутку, частое дыхание, внимательное и незаметное самому, но очевидное остальным прислушивание к чужим бормотливым разговорам… Признаков странного страха много и все они могут привлечь внимание — сначала удивленное, а затем и подозрительное.

Почему так испуган новичок?

Еще тяжелее скрыть подспудную агрессию или ненависть, что старается вырваться и показаться во взгляде, неосторожном слове, наклоне набыченной головы, сунутых в карманы стиснутых кулаках или отказе присесть — желающий драться сидеть не хочет.