Наша фантастика, №3, 2001 - Андрей Дашков

— Ах, — едва слышно вздохнула она.

Вино было довольно противным. За годы, прожитые рядом с утонченно-элегантным мужем, она привыкла пить столь же элегантные грузинские и молдавские вина, нисколько, впрочем, не задумываясь о тех особенностях «букета», о которых так любили толковать его друзья.

В три глотка она выпила кубок. Правая рука машинально пошла вдоль стола в поисках шоколада, но его здесь, увы, не было. Крылатый недоумевающе поглядел на нее:

— Тебе не нравится мое вино?

— Отлично… — прошипела она. — Отличное вино.

Кто-то осторожно тронул ее за плечо. Она открыла глаза.

В сером свете дождливого утра темным пятном вырисовывалось лицо мужа. Ее сознания коснулся запах — одеколона, зубной пасты, кожи — от чехла мобильного телефона, который лежал у него в кармане, — запах спокойной, уверенной в себе ненависти. Ее ненависти.

— Малыш, — тихо произнес он, — я поехал. Не забудь, пожалуйста, что мы договорились везти твою маму к стоматологу… Договорились на двенадцать, а уже десять. Вставай…

Мягкие, теплые губы коснулись ее лба, и она едва не застонала.

— Гадина, — сказала она ему вслед шепотом, — как же я тебя…

Она была рада, что вечером он, ни говоря ей ни слова, ушел в кабинет — и в спальню проник сладковатый запах трубочного табака.

На сей раз крылья несли ее совсем недолго. Едва раскрыв глаза, она увидела себя в просторной зале: по правую руку от нее на высоком стуле сидел он, желтоглазый, а дальше, вдоль стола — такие же, как он, крылатые, облаченные в странные чешуйчатые металлические доспехи.

— Время не ждет, — гулко произнес один из них, и желтоглазый тотчас же поднялся.

— Да, — сказал он. — Битва решит… Я должен найти выход! И я найду его!

— Ты привлек женщину срединного мира? — иронически спросил кто-то.

— Она верит мне.

— Что ж… пусть так. Пусть ее кровь послужит нам… хотя бы в качестве утешения.

Желтоглазый вспыхнул:

— Нет! Ее душа принадлежит мне!

— О чем ты… говоришь? — с усилием спросила она.

— Что? — удивился он, будто только что заметил ее. — Я… ах нет…

Взмах крыльев — и под ней снова помчалась черная равнина, усеянная красными пятнами каменных массивов.

— Надежда, — услышала она над собой. — Надежда, страсть… Надежда на познание страсти — разве не этого ты ждала в течении многих холодных лет?

— Да, — прошептала она. — Да, да, да! Все впустую… я живу в холоде. Нет… нет смысла… да, да, да!!!

— Ты нужна мне!

Она снова ощутила его запах. Она снова ощутила тугую, бьющую над ней плоть — волю мышц, покоряющих небо, обжигающее тепло огромного, давящего на нее мужчины, свист ветра.

— Я приду к тебе! Я приду тогда, когда ты станешь моим спасением! Ты готова?

— Да!.. Да!..

Она сидела на балконе, удивляясь тому, что на безоблачном — еще час назад — небе не видно звезд. На город опустились тучи? Странно: это выглядело совершенно иначе, так, будто чье-то гигантское крыло накрыло светящийся вечерними огнями мегаполис. Небо было черным — ни туч, ни звезд. Из кухни доносились звуки музыки и пьяные мужские голоса. Звон рюмок, очередное обсуждение — сперва политика, потом бизнес, затем, по мере наливания коньяком, они начнут рассуждать об отношениях Леннона и Оно, а чуть позже, помянув покойника Заппу, станут восторгаться творениями Гауди. Она не была в Испании. Она вообще нигде не была, ее не удивляли пирамиды, минареты и эта, как ее там, все уши уже прожужжали, «Саграда Фамилия»… Ехать к черту на рога, чтобы полюбоваться каким-то идиотским собором! Она смотрела его на видео, и он не произвел на нее ни малейшего впечатления.

Опять взрыв хохота, шаги, чей-то ехидный голос: «Господин старшина первой статьи, как рядовой необученный — докладываю: такси у подъзда, а нам пора это вот… валить». Ах, ну да, он же служил в морской пехоте, на Дальнем… как он этим гордится! Однажды он вытащил ее на охоту. Лес, камуфляж, друзья — всем слегка за тридцать, у большинства ученые степени: социология, экономика… некоторые прошли войну на Кавказе. Они выперлись на какое-то глухое лесное озерцо, расчехлили удочки. Карась — огромный, жирный, — он осторожно снимает его с крючка, машет над головой и бросает далеко в воду. Хохот. Вертикальный «Зауэр» сороковых годов — целое состояние — валяется на песке. Сервиз, вынутый из рюкзака, и расколоченный в воздухе. «Дура, зачем ты взяла эти резиновые перчатки? Зайца обдирать? Какого зайца? Идиотка! Разве солдат станет стрелять в живое?»

Руки. Руки на руле. Рука, спокойно лежащая на кулисе. Обручальное кольцо, на мизинце — узкий перстень с рубином. Рука, управляющая чейнджером с компактами. Правая нога. «Спешить? Куда, в морг? Успеем».

Светящаяся стрелка спидометра, намертво прилипшая к цифре «60». Левая рука держит сигару, потом она плавно переползает на руль. Она держит его на двенадцати часах. «Не делай так, малыш. Мне можно — а тебе пока не стоит». Острые скулы. Высокий, подтянутый — всегда. Водит машину, стреляет из пулемета, может сделать укол — совсем не больно. Плачет, когда больно мне — было… Она всхлипнула. В это момент хлопнула дверь, и по коридору едва слышно зашуршали шаги мужа.

— Комары поедят, — услышала она за спиной его голос — хриплый от выпитого. — Давай вылазь с балкона.

Он был полуголый — джинсы и тапочки. Мягко щелкнул выключатель ночника.

— Я купил себе статью. — Из-за спины он вдруг извлек большой пистолет. — Не бойся, Ленька пробил номера — он копаный, чистый. Смотри, лапа какая — кольт, армейский, одиннадцать, сорок три, слона за борт вынесет.

Узкая рука без усилия передернула затвор. Он явно любовался покупкой, ему не терпелось опробовать ее в действии. Боевой пистолет! Ее шатнуло. Ружей в доме было более чем достаточно, но такого он еще не приносил. Он был доволен собой. Пистолет бесшумно лег под его подушку. С шорохом сползли на пол джинсы.

— Давненько я уже не был со своей женушкой.

Она вздохнула. Возможно, сегодня он будет похож на мужчину…

— Ты уверен, что он не выстрелит?

— Я похож на идиота?

Он был отвратителен. Легкие касания пальцев, теплые, чуть влажноватые губы, скользящие по ее телу, невозможность ощутить хотя бы это, сухое, пропахшее табаком и одеколоном тело, — она уснула, провалилась во тьму, мечтая отделаться от него раз и навсегда, страдая от невозможности этого, — едва не со слезами, но рыдать она себе не позволяла. Рассвет осторожно прокрался в спальню через незапертый балкон.

Она открыла глаза. На перилах сидел крылатый. Не тот, желтоглазый, а — мощнее, узкая борода свисала до самой груди. Ветер заносил в комнату его характерный аромат, запах человека, преодолевшего немалое расстояние, отразившееся на нем пбтом и солью.

— Он ждет тебя, — услышала она.

Одеяло полетело на пол. Она встала, потянулась, с торжеством посмотрела на скрючившуюся на простыне фигуру мужа — жалкую, младенчески беззащитную, — и шагнула к балкону. В темно-синем рассветном небе кружила черная точка.

Муж неожиданно зашевелился. Его серые глаза настороженно стрельнули по комнате.

— Гос-споди… — прошептал он. — Господи боже мой!..

Правая рука скользнула под подушку.

— Уйди! — От крика, казалось, зазвенели стекла балконной двери. — Уйди, на хр-р!..

Крылатый выпрямился, но времени у него уже не было: первая пуля — тяжеленная, тупорылая пуля одного из самых жутких пистолетов этого мира — ударила его в грудь… Крылатый не успел упасть, как вторая разнесла ему череп, и она, стоявшая на пороге балкона, оказалась обрызгана мерзкой желто-кровавой массой.

Она оглянулась. Муж, сжимая в руке свой кольт, стоял посреди спальни — ноги раздвинуты и чуть согнуты в коленях, безумные от ужаса глаза шарят в поисках новой цели. Она посмотрела в небо — черная точка приближалась, понемногу принимая очертания ширококрылой фигуры, — и тогда она, смеясь, перебросила ногу через перила балкона и шагнула вниз.

И утренний воздух, упругий, сладко-холодный, подхватил ее, понес на своих бессмертных крыльях. Крыльях, вселивших в нее страсть — ту страсть, которой она была лишена так долго.

Выстрелов она уже не слышала.

Рис. А. Семякина

Алексей Калугин

СИНДРОМ ЛАЗАРЯ

Многое и другое сотворил Иисус: но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг.

От Иоанна. Святое благословение. Глава 21. Стих 25

Живым не дано узнать, что такое смерть, а для мертвых понимание этого уже не имеет никакого значения. В смерти нет страдания. Точно так же, как не несет она с собой и избавления от страданий. В смерти нет ничего. Потому что смерть — это небытие. Но совсем не в том смысле, как понимают это живые. Небытие, дверь в которое открывает смерть, невозможно описать словами, потому что там не существует ни слов, ни образов, ни движения.