Служители ада - Юлиан Шульмейстер

— Во Львове евреи мрут с голоду, мучаются в переполненном гетто, страдают от заразных болезней. Вас отправят в сельскую местность, там просторно и сытно. Все, что делается, — для вашего блага.

Почему так разговаривает: издевается, принимает за дураков, отделывается пустыми словами?

— Для нашего блага охотятся на нас, как на диких зверей, — тяжко вздохнул пожилой мужчина — Хотим здесь мучиться со своими детьми, хотим умереть вместе с ними.

— Ничем не могу помочь, — безразличным тоном заканчивает начальник беседу и, отвернувшись, вновь шагает по комнате.

Все же Фалек к нему обратился:

— Работаю санитаром еврейской больницы, незаконно задержан на улице.

— Прошу предъявить документ! — вежливо предлагает начальник.

— Шуцполицейский отобрал при задержании.

— Где же ваша совесть! — восклицает чиновник. — Разве может герр шуцполицейский забирать документы, выдаваемые по указанию немецких властей? Нескладно, очень нескладно у вас получается, ай-ай-ай!

Снова отделывается, на все случаи у него заготовлены дежурные фразы. И еще спрашивает, где совесть? А где его совесть? Была — не служил бы изуверам! С горечью и плохо скрываемой иронией Фалек отвечает на «непонятный» вопрос:

— Если хотите узнать, работаю ли я санитаром, выясните у главного врача еврейской больницы Гаркави, проверьте по документам больничной канцелярии.

— Проверим! — обещает начальник и важно шествует к канцелярским столам.

Не поинтересовался ни фамилией, ни адресом. Подошла очередь, Фалек не пытается объяснить обстоятельства своего задержания, не обращается к регистратору с просьбой: с этими панами бесполезно беседовать. Отвечает на вопросы, и только.

Вышел из комнаты и вновь очутился в бурлящем водовороте. Теперь, когда судьба решена, внимательнее присматривается к людям, прислушивается к их разговорам. Кто-то ищет родителей, кто-то — детей, кто-то — родственников, знакомых. У кого-то в юденрате приятель, расспрашивает о нем полицейских службы порядка, просит сообщить…

Согбенный коренастый мужчина пытается обнять полицейского: несказанно рад необыкновенной удаче. Надо же в такой толчее найти друга. Восторженно выкрикивает окружившим его людям:

— Сколько раз ходили друг к другу на пурим, на пейсах.[40]

Пурим! Вспоминается полицейскому Клейману, как дети Шустера и его дети разыгрывали мистерию о прекрасной Эстер — еврейской жене персидского шаха Агасфера, спасшей евреев от гибели. Ныне друг гибнет, а он не в силах помочь.

— Помните, как моя жена выхаживала вашего старшенького? — теребит Шустер рукав приятеля, ставшего такой важной персоной. — Счастье, такое счастье, что встретил, меня же ни за что задержали.

«С ума сошел, зачем так кричит? — отстраняется Клейман от Шустера. — Услышит начальство — вместе с ним отправит в страшный лагерь. Идиот, сам гибнет и губит других!» — накаляется Клейман страхом и злостью:

— Проваливай, чтоб и духу тут не было! Тоже мне «родственник»!

— Эх, ты!

Ничего больше не сказал Шустер, затерялся в толпе.

«Почему люди так жестоки друг к другу?» — горестно думает Краммер.

Бродит Фалек по коридорам, уже ни на что не надеется: перед глазами стоит только что разыгравшаяся сцена. А как бы он, Фалек, поступил на месте Клеймана? Не отрекся б от друга, с ним пошел бы на смерть. Как же тогда понес на гибель умирающего лудильщика Фроима?

— Фалек, ты ли это?

Ройзман! Вместе учились на правовом факультете, готовились к экзаменам, вместе мечтали об адвокатской карьере. После университета разошлись пути в разные стороны. Краммер остался во Львове, Ройзман уехал в Броды, стал апликантом адвоката Стахурского, с тех пор не встречались. Вот и увиделись! Стоит Ройзман в опрятной, добротной одежде, приветливо улыбается, жмет руку:

— Рад, очень рад встретить друга!

— Лучше бы здесь не встречаться, — печально отвечает Краммер.

— Постараюсь помочь! — обнимает Фалека Ройзман. — Как ты здесь очутился?

Ройзман, по всему видно, юденратовский чиновник, как и те, регистрирующие. Нет-нет, не такой, обнял, обещает помочь… Слова и дела! Без веры и надежды рассказывает Краммер о своих злоключениях, о страшном разгроме в больнице, как забрали мельдкарту, а юденратовский начальник не выполнил долг.

— Какой долг, о чем говоришь?! — горько усмехается Ройзман. — Не выполнят в срок план сдачи людей — пойдут на смерть.

Краммер и сам это понял, разглядывает подозрительно Ройзмана:

— А ты что здесь делаешь?

— Несу службу, я сотрудник правового отдела. Удивился, не встретив в этом отделе тебя — апликанта самого председателя Ландесберга. Решил, что погиб, многих знакомых унесли эти страшные месяцы.

— Что ты здесь делаешь? — повторяет Краммер вопрос.

— Очнись! — хлопает Ройзман по плечу Краммера, — Тебе повезло, занимаюсь обменным фондом. В твоем случае сам решить не могу, по немедленно доложу председателю Ландесбергу, должен выручить своего апликанта.

— Какой обменный фонд? — пожимает плечами Краммер.

— Секрет, по лучшему другу скажу, — Ройзман понижает голос до шепота. — Акция не должна нарушать деятельности немецких предприятий, разрешено, даже предписано, задержанных еврейских работников заменять другими, из обменного фонда. Кроме того, председателю Ландесбергу предоставлено право при задержании необходимых юденрату людей заменять другими…

Какая-то женщина села на лестницу, сунула сосок обнаженной груди в рот ребенку, а он кричит, бьет кулачками по отвислым мешочкам.

— Давидик, горе мое, нет молока и не будет! — несутся глухие замогильные всхлипывания. — Не плачь, не рви мою душу, это же счастье умереть таким маленьким. А мне злой бог не шлет смерть, только муку за мукой, и все ему мало.

«На кого меня обменяют? — глядит Краммер на ребенка и женщину. — И кому доверены эти обмены? Другу Ройзману!.. Дурень, о чем думаю? Ройзман предлагает спасение… Ценой жизни этой женщины или ребенка!.. Их уже невозможно спасти… Клейман тоже так думает!.. Лудильщика Фроима нес на смерть по приказу; соглашусь с предложением Ройзмана — сам отправлю кого-то другого на смерть. Почему сам?..» — Велик соблазн, безумно хочется жить, нет сил отказаться от жизни, и невозможно такой ценой ее сохранить. Между собой и спасением Краммер сооружает стену невозможности:

— Бессмысленно просить за меня председателя Ландесберга, он не спасет.

— Почему? — удивляется Ройзман. — Ландесберг всегда был о тебе хорошего мнения, не раз называл способным, подающим надежды.

Рассказал Краммер о своей любви, как Ландесберг назвал его чувства к Наталке изменой еврейству. С тех пор охладел, затаил зло.

— А где теперь твоя украинка? — интересуется Ройзман.

«Где твоя украинка?» Не жена — украинка! Нет, не скажу правду: бессмысленно и незачем рисковать жизнями жены и ребенка.

— Не один Ландесберг встретил в штыки мое намерение, из-за людских предрассудков не состоялся наш брак.

— И где же она теперь?

— Потеряли друг друга.

— Потеряли! Теперь все теряют еврейских мужей и друзей. Получается, был прав Ландесберг. Расскажу о тебе — смилостивится, простит и спасет.

Может, простит, может, спасет, предложит работу. Где? В юденрате, и тогда… Не надо такого спасения. Почему юденрат? Ландесберг может вернуть в больницу… Обменный фонд создан не для санитаров еврейской больницы, хватит испытывать свою совесть.

— Не ходи к Ландесбергу, мы поссорились на всю жизнь.

— Полноте!

Не было скандала, не посмел спорить с Ландесбергом: боялся лишиться работы. Почему же теперь так рассказывает? Отгоняет возможность спасения. Начнет служить в юденрате — станет себя успокаивать тем, что не посылает на смерть. Потом предложат написать директиву о новой акции, и станет усыплять свою совесть тем, что только выполняет техническую работу, сам ничего не решает. Так шаг за шагом… Иначе не будет, таков спаситель. Это же Ландесберг командует службой порядка, ему подчинена страшная тюрьма на Джерельной, его чиновники регистрируют и отправляют на смерть…

Не дождавшись ответа, Ройзман успокаивает друга:

— Все не так плохо, как кажется. Увидишь, Ландесберг не будет злопамятен, и дело для него пустяковое…

— Спасибо, Наум, большое спасибо! Однако не хочу, чтобы ты просил Ландесберга, давай не будем об этом.

— С ума сошел! Надо совсем потерять рассудок, чтобы идти на гибель, когда можно спастись. Или ты не понимаешь, что тебя ожидает?

— Я все понимаю, — безучастно отвечает Фалек, уже смирившись с неизбежной судьбой.

Долго длится молчание, Ройзман не может понять друга. Встречал тут ко всему безразличных, ищущих избавления в смерти. Неужели и Фалек?!