Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эй! Что происходит? — Голос Гуинче стал прежним. — Ты что, мне друг?
— Пока нет! Однако могу стать. Гуинче понимал, что это не сон, но поверить в реальность происходящего тоже не мог.
— Чего ты вдруг оказался здесь? — Рамиро тянул время.
— Отец у меня тут лежит. А я его не знал.
— Бывает. Кровь зовет?
— Всю жизнь ничего дороже памяти о нем у меня не было. А положили здесь, когда я еще на свет не появился.
— Как это?
Гуинче начал рассказывать с жаром, словно давно хотел выговориться, а возможно, и потому, что сознательно удалял миг роковой, скорее всего смертельной развязки.
И перед глазами Рамиро Фернандеса рисовалась живая картина.
…Глубокая темная ночь окутала все вокруг. Лишь издали доносился монотонный гул сентраля «Капе-Крус». Во дворе небольшого домика, там, где к небу устремляло свою пышную крону манильское манго, притаился отец Гуинче. В просторном кармане рабочей спецовки, набитом пучками пакли, лежала смятая записка, найденная случайно час назад на столе в управлении завода. То было письмо управляющего к его жене. Последняя фраза жгла сердце. «Этой ночью твой муж дежурит. Как пробьет двенадцать, обязательно буду!»
Тот, другой, кому отдано предпочтение, бесшумно перепрыгнул через забор, замер, боязливо осмотрелся и осторожно стал пробираться к дому. Еще шаг, и он остановился у дерева манго. В мохнатой шапке листвы шелестел ветерок. Еще шаг, и стальная рука сдавила горло управляющего. Тычок коленом в живот, смертельные тиски и резкий удар головой о ствол дереза лишили жизни пришельца. И злоба, унижение, ревность разом исчезли у отца Гуинче.
«Он мертв, но она… Пусть она держит ответ!» — пронеслось в голове, и он направился к дому. Дверь не была на запоре, и вновь слепая, безудержная сила поднялась в нем. Отец Гуинче толкнул дверь, вошел в прихожую, но тут же вспышка пламени ослепила его, он ощутил боль в груди и, падая на колени, услышал гневный голос жены:
«Я вас предупреждала, негодяй!» «Это я!» — еле слышно произнесли губы отца Гуинче. Ружье громыхнуло дулом обо что-то жесткое. Женская рука кое-как нащупала включатель — вспыхнул свет. В глубоком горе женщина опустилась на пол. «Дева Мария, — шептала она, — святая непорочная, помилуй и спаси! За что такое наказание? Чиста ведь! Чиста!..» Он с трудом оперся на руку, и лицо, секунду назад перекошенное ревностью, озарилось улыбкой: он не обманут. Прилив счастья был последним, что он ощутил в этой жизни. Женщина с трудом разжала пальцы мужа, в которых он держал записку. Сердце ее замерло, губы побелели, она тихо застонала: «Дева Мария, за что? Он не прочел моего ответа!» Глаза ее округлились, и она, не вполне понимая, что делает, поднесла к невидящим глазам мужа обратную сторону записки. «Читай! Читай, о, боже!» — и потеряла сознание.
— Я родился восемь месяцев спустя, но уже в Гаване, куда мать переехала к своей сестре. Мать и сейчас жива, С первого же заработка я два года копил каждое сентаво на памятник и на дорогу в Пилон.
— Ты хотел бы повидаться с матерью? — спросил Рамиро. — Клянусь памятью моего отца, Гуинче, это можно сделать. Давай пораскинем мозгами.
— Нет, «Гуахиро», мозгов не хватит. Ни моих, ни наших вместе. Я много намесил.
— И все же! Расскажи. Вначале подумаем оба, а там помогут, если ты пожелаешь.
Гуинче замолчал, закусил губу, взъерошил волосы на голове, резко опустил руки.
— В карман не лезь! Знаю, что хочешь закурить.
— Боишься?
— Нет! Если решился, привыкай себя держать в руках с этой минуты. Потерпи.
— Ну, так! Вроде ты с добром. Но с чего начинать-то? Может, отойдем? Не здесь, не рядом.
— Здесь! И пусть прах его будет тебе судьей!
— Ты хозяин, ты и музыку заказываешь. Ладно! Слушай! Ты уже основался на Кубе, когда Висенте Мендес и Насарио Сархен задумали военную операцию. Собрали деньги, подготовили пятнадцать человек, я был в их числе. Но перед самым выходом из Майами Висенте и Насарио — у них появились сомнения — решили изменить место высадки. Хулио Сесар Рамирес настойчиво возражал. Это показалось подозрительным, и все решили, что Хулио Сесар действительно из «Х-2». Вышли в море, он за свое, и тогда его стали допрашивать и пытать, Он не признавался, но мы все больше убеждались, что он коммунист.
— Никто никогда не мог представить доказательств.
— Да, но я первым ударил его, и все начали бить. Потом его связали и бросили за борт.
— Вернулись домой и, чтобы побольше собрать денег у лжепатриотов, сделали из него мученика и знамя.
— Вот это мне не понравилось. Даю слово! От смерти же нас вместе с Висенте Мендосом[92] спасла болезнь. Но я был одним из тех, кто на судне Рамона Ороско Креспо отомстил за их гибель и потопил коммунистические рыбачьи суда «Платформа I» и «Платформа IV». Потом меня отправили в Форт-Гулик, в зону Панамского канала. Там военных из Латинской Америки учат методам борьбы с коммунизмом. Вернулся в Майами, где замышлялось что-то серьезное. Да война во Вьетнаме прижала, срочно стали набирать в американские батальоны нас, кубинцев. И попал я снова на выучку, теперь в Форт-Шерман. Неподалеку, в джунглях Дарьена, отстроили вьетнамскую деревню Гатун-Дин. Там нас обучали разным системам выживания и средствам массового уничтожения вьетнамцев, и там со мной подружился Маноло Хиберга, который потом, после перемирия с Вьетнамом, свел меня с «Майклом»-Суаресом, лучшим другом «Мачо»-Баркера, Эдгара Буттари и «Бебе»-Ребосо.
— Чьими руками Никсон завладел секретами демократической партии. И погорел потом из-за них в деле Уотергейта.
— Вот когда жирный куш достался им, а меня отбросили в сторону, я впервые ощутил себя листом, сорванным с дерева и ветром занесенным в чужие края. Правда, я успокоил себя, прочитав в книге, что бывают деревья, чьи листья содержат в себе семена. Может быть, только теперь, в эти последние месяцы, я начинаю понимать ту мысль. А в семьдесят втором году, в мае, они свели меня в Нью-Йорке с Рикардо Моралесом Наваррете.
— Встречал его. Террорист. Служит в ЦРУ.
— Ага! Нам с ним и предстояло отправить на тот свет Эдварда Кеннеди.
— Постой! Это когда он призвал правительство Никсона отказаться от провалившейся блокады и нормализовать отношения с Кубой?
— Он предложил провести мост длиной в девяносто миль, а нам предложили сделать все так, чтобы скорее был изготовлен гроб длиной в сто девяносто сантиметров. Было трудно. Дважды дело срывалось. В третий раз, за минуту до появления Эдварда, нас со всеми игрушками взяли на месте агенты ФБР. Кто давал задание, отвернулись, и я чудом не угодил в тюрьму. Вот тут-то я близко увидел их нутро, душу иуд.
— А ведь многие на старой Кубе ставили их портреты вместо икон в домашние алтари.
— А как же мне было думать иначе… Закурим, «Гуахиро»? Ну, чего?
— Ты стой! — Рамиро достал пачку сигарет, спички, закурил и бросил горящую сигарету Гуинче. Тот поймал ее, жадно затянулся.
— Спасибо!
— Я знаю, о чем ты сейчас подумал. Однако продолжай!
— Чего продолжать? Были дела разные. В марте семьдесят четвертого в Мехико представительства «Кубана де Авиасион», «ТАКА», «Айсландик» и десять окон в отеле «Франсес» — моя работа. Тогда и начал я с Орландо Бошем. Вот смельчак!
— Чужими руками жар загребать и политику делать. — Рамиро сплюнул.
— Нет, он и сам! Это тебе не Насарио Сархен, не Артиме. — И словно бы спохватился: — Клянусь матерью, а в июне семьдесят пятого, когда министры иностранных дел приняли резолюцию об отмене антикубинских санкций, я порадовался в душе. Что-то впервые шевельнулось там. И пошло.
— Ты же кубинец. А вот Бош с тобой не пришел сюда. Кто за главного здесь?
— Не торопи, «Гуахиро». — Гуинче сделал последнюю глубокую затяжку и отшвырнул окурок.
— Мозг у людей в общем-то по своему строению у всех одинаков, механизм мышления схож. — Рамиро видел, что Гуинче еще не готов, и подумал, с каким волнением сейчас майор Павон и Рамон Дельгадо по очереди пристально глядят в бинокль на аллею. — А вот я спрашиваю: отчего же у людей столь противоречивые убеждения? Я задумывался не раз, Гуинче, можно ли вывести закономерность, установить принцип. Два брата — один за дело народа, другой ненавидит его. Третий родился от тех же родителей, а ему совершенно безразлично, что происходит кругом, он увлечен скачками, женщинами и накопительством. Что удерживает людей в постоянстве их убеждений? И что влияет на перемену их? И может ли враг коммунизма стать коммунистом? Ты как думаешь?
— Не знаю. Вот человек может перестать быть человеком. Это я знаю! Видел. А другому все может сделаться безразлично…
— Но ведь и я поначалу не принял коммунизма! Однако открылись глаза. У антикоммунизма нет будущего. Каждый, кто считает себя антикоммунистом, просто не согласен с идеями коммунистов, не желает их принимать, чаще всего не зная того, против чего борется.
- Голгофа России Убийцы России - Юрий Козенков - Политический детектив
- Соколиная охота - Павел Николаевич Девяшин - Исторический детектив / Классический детектив / Политический детектив / Периодические издания
- РОССИЯ: СТРАТЕГИЯ СИЛЫ - Сергей Трухтин - Политический детектив
- День Шакала - Фредерик Форсайт - Политический детектив
- Расследователь: Предложение крымского премьера - Андрей Константинов - Политический детектив
- Божественное правосудие - Дэвид Бальдаччи - Политический детектив
- "Хризантема" пока не расцвела - Леонид Млечин - Политический детектив
- Забытое убийство - Марианна Сорвина - Политический детектив
- Зовите меня Маугли - Александр Афанасьев - Криминальный детектив / Политический детектив
- Левый берег Стикса - Ян Валетов - Политический детектив