Стражница Славтушэни - Ирма Хан

и не знал  что сказать.

- Ты имеешь в виду супружеский долг? Он просто вжимал меня в кровать, раздвигал ноги и ... - в её голосе послышались слёзы и губы задрожали.

- Девочка моя, - Коля стал целовать её глаза, щёки, - маленькая моя, - обнимая, он прижимал Иринку к  себе и чувствавал, как сотрясается её тело от сдерживаемых рыданий. - Тихи, тихо, хорошая моя.

Он стал покачивать её, как маленького ребёнка. Так вот что имела в виду Таня, когда говорила про её изранненую душу. Да по ней не трактором, по ней, по душе этой нежной, бронетранспортёром проехались! Вот почему она никогда ничего не рассказывала Андрею: ей было просто  больно  вспоминать о том, что её фактически насиловал муж. Да и как в таком признаться! Понятно теперь, почему она так вела себя с мужчинами. Такая рана могла кровоточить годами.

-  Я не знаю, почему твой муж оказался таким подонком и почему так жестоко поступал с тобой, но поверь, отношения между мужчиной и женщиной обычно нежные и ласковые, хотя могут быть страстными и горячими.

Он отстранился и заглянул ей в глаза... То ли от его слов, то ли от нежных поцелуев и объятий Иринка перестала всхлипывать, хотя в глазах её ещё стояли слёзы.

Глава 7 часть 8

- Как же тебе удалось избавиться от этого деспота?

- Когда моя мать овдовела, он бросил меня и женился на ней.

- Девочка моя, как  ты всё это пережила?

- Сначала мне было очень тяжело. С одной стороны, я была рада, что избавилась от него, с другой... Мать всегда твердила, что брак – это святой нерушимый союз и сама же мою семью разрушила. Ещё и упрекала меня... говорила, что это  я  во всём виновата. Мол, от хороших жён мужья не уходят. Мой привычный мир рухнул... Мать выставила меня из дома... В итоге у меня случился нервный срыв, и я попала в больницу. Я не  знаю, что со мной было бы дальше, если бы не брат и его семья. А когда стала с ними жить, то поняла, что в моей жизни что-то было не так... Я ведь не знала других отношений и думала, что все живут так же, а на поверку оказалось, что можно жить в любви и нежности, как Андрюша с Мариной... Я совсем запуталась. Понимаешь, когда с детсва тебя приучают быть холодной и скрывать свои эмоции, очень трудно потом эти эмоции проявлять.  Думаешь, что тебя отругают или высмеют. А ещё не особо веришь, когда кто-то выказывает тебе своё доброе отношение... Всегда ждёшь какого-то подвоха... Теперь ты передумаешь на мне жениться, да?

- Ирочка, милая моя! Что же ты говоришь такое!? Почему я должен передумать? Маленькая, я очень тебя люблю. Очень... Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, только бы ты вычеркнула из памяти всю свою прошлую боль. - Он гладил её по волосам, по щеке, провёл пальцем по губам. - Там, в лесу и в палатке, когда я целовал тебя, что ты чувствовала? Только скажи правду, пожалуйста.

- Я...Мне было очень приятно, Коленька, когда ты целовал меня тогда, касался рукой щеки и когда сейчас гладил... гладил мою грудь... Я никогда не испытывала раньше такого... Я думала, что получать наслаждение от близости с мужчиной...  недостойно... для порядочной женщины...

- Это не ты думала. Это тебе  зачем–то обманом вбили в голову. Могу только предположить зачем...  На самом деле я не получу ни малейшего удовольствия, если от близости со мной ты не испытаешь наслаждения. Если тебе будет неприятно или больно, просто скажи «нет»,  и я остановлюсь. «Татьяна была права, говоря про терпение и такт»,- вспомнил он разговор у реки.

- Доверся мне... позволь любить тебя... позволь доставить тебе радость. И, пожалуйста, не надо скрывать своих эмоций. Если ты будешь молчать, то я подумаю, что тебе плохо со мной... Я поцелую тебя ещё?

Она кивнула, и он коснулся её губ сначала очень осторожно, потом скользнул языком  вглубь рта и коснулся её языка. Ирина почувствовала, как его рука дотронулась до её груди, пальцы нежно поглаживали соски.  Он оторался от её губ, провёл языком по шее, потом по ложбинке между грудей. Она затаила дыхание, когда её напряжённый сосок оказался у него во рту. Эта ласка вызвала незнакомое ей раннее ощущение неги. Николай слышал, как бешенно колотиться её сердце. Он продолжал целовать её грудь, а руки в это время гладили шёлковую кожу её бёдер. Его губы скользнули ниже, язык коснулся живота. При каждом его поцелуе и прикосновении Ира ощущала нарастающую сладость во всём теле. Когда же его губы коснулись мягких складок между ног, она попыталась сжать колени, осознав всю откровенность ласки, но его язык заскользил по набухшему бугорку, и неожиданно блаженство охватило её. Судорога пронзила Ирину, когда он с усиленной энергией стал целовать её, вдыхая сладкий аромат женской плоти. Содрогание её тела привели Николая в ещё большее возбуждение. Осознание того, что от его ласк она впервые испытывает наслаждение, пьянило. Ирина почувствовала, как волна ошеломляющего сладострастия пронзила её, сладость поднималась снизу живота и растекалась по всему телу восхитительными ощущениями. Охватившее её блаженство было настолько велико, что она неосознано застонала. Тело её изогнулось, и гораздо более громкий стон сорвался с её губ. Николай продолжал нежную ласку, чтобы дать ей до конца испить всю сладость новых восхитительных ощущений. Эти ощущения были настолько сильны, что она была готова взорваться изнутри. Когда её стоны затихли,  а  тело перестало вздрагивать, он провёл языком по животу, коснулся самым его кочиком пупка и, поднявшись вверх, стал целовать то одну, то другую напряжённую грудь. Ирина не испытывала ничего подобного ни разу в жизни. Она была буквально потрясена теми эмоциями, которые переполняли её, тем блаженством, которое охватило всё её существо. Николай склонился над ней, покрывая поцелуями её шею и плечи. Она почувствовала, как его тугая плоть упёрлась ей в живот и вся сладость исчезла, потому что в то же мгновение в памяти всплыла саднящая боль, которую приносила ей близость с бывшим мужем.  И она непроизвольно сжалась, зажмурилась и затаила дыхание, готовясь впустить в себя эту боль. Николай сразу почувствовал изменения в ней. Он замер и перестал её целовать. Ирина открыла глаза и встретилась с его внимательным взглядом.

- Чего ты боишься, милая? – Она молчала,