Луна над Лионеей - Сергей Осипов

– Где мой сын?

11

Когда Настя вышла из туалетной комнаты, холл перед залом заседаний был почти пуст; «почти» расшифровывалось как граф Рихард Дитрих, который уже не выглядел пьяным, но все же, очевидно, находился под впечатлением своего исторического поступка. Послу явно хотелось излить на кого-то свои чувства, однако прочие дипломаты поспешили покинуть холл, и вот теперь, увидев Настю, Дитрих заулыбался ей как старой доброй знакомой. Настя такого мнения не разделяла и намеревалась быстренько проскользнуть мимо вампира, но тут из зала заседаний вылетела Амбер, и, судя по ее красным ушам, полет не был добровольным. Настя с интересом понаблюдала, как ее «сестра», сжав кулаки, быстрым шагом направляется к лестнице, а затем в холле появился Фишер, но по его лицу (и ушам) было невозможно что-либо определить. Король Утер остался наедине со своей матерью, и ни за какие коврижки Настя не решилась бы сейчас сунуться в зал заседаний.

Дитрих тем временем воспользовался Настиным замешательством и, величаво скрестив руки, провозгласил:

– Жребий брошен, принцесса. Рубикон перейден, псы спущены с цепей…

– Мне кажется, это неудачное сравнение, – сказала Настя, держась на приличном расстоянии от Дитриха. – Насчет псов.

– Просто я люблю собак, – посол охотно пустился в объяснения. – У нас, у детей ночи, есть предание, что собаки когда-то были самой мудрой из всех рас, населяющих землю. Но они быстро сообразили, что ужиться с остальными им будет непросто. Тогда их вождь по имени Лайка велел построить космический корабль, и однажды ночью все собаки улетели к звездам.

– На Земле остались только те, что не прошли медкомиссию? Или у кого не было денег на билет?

– Остались те, кто не захотел улетать. Те, кто привязался к людям, детям ночи, лесным хозяевам или даже – прости господи – гномам. Они остались и со временем утратили большую часть своего разума, превратились в туповатых слуг или же в бездумных бродяг. Но в глубине собачьей души они верят, что однажды со звезд вернется Лайка и заберет их с собой, в далекий и прекрасный собачий мир. Как и все мы.

– Что?! Я не жду, что меня заберут какие-то звездные собаки!

– Я имел в виду, что все мы мечтаем о прекрасном мире, где живут существа, похожие на нас. Кто-то ищет такой мир среди звезд, кто-то – на земле.

– И когда вампиры вызывают короля Лионеи на поединок, они делают это ради прекрасного счастливого мира, так?

– Конечно. Ради мира, в котором сын короля Лионеи и простой вампир будут равны перед судом.

– Я не против равенства, но я больше согласна с Эсгаротом – разве сейчас подходящее время? Может быть, вы не знаете, граф, но есть такой Леонард, и он поставил своей целью уничтожить мир в его нынешнем виде…

– Я слышал, Анастасия, и я должен вам сказать, что безумные волшебники, или безумные ученые, что в принципе одно и то же, были и будут всегда. И что же, мы должны принести Марата в жертву несправедливому суду только потому, что где-то есть какой-то безумец по имени Леонард, и король больше думает о нем, чем о правах детей ночи?

– Мне кажется, что король думает о Леонарде недостаточно.

– А мне кажется, что он недостаточно думает о детях ночи. Но это только наши с вами частные мнения. Каждому свое, принцесса. Я должен думать о благе своего народа, а король – о благе всех, и в конце концов именно Утер Андерсон определяет приоритеты, а определив приоритеты, он должен быть уверен в них настолько, чтобы рискнуть за них собственной жизнью.

– Это глупо, – сказала Настя. – Будь моя воля, я бы отменила эти дурацкие поединки.

– И чем вы лучше этого Леонарда? – рассмеялся граф Дитрих. – Вы тоже хотите изменить мир, принцесса.

– Изменить, не уничтожить.

– Это слова, Анастасия. На самом деле одно быстро превращается в другое. Когда перемен становится слишком много, старый мир умирает, и рождается новый, не обязательно лучше того, что был прежде. Как в медицине: десять капель – это лекарство, двенадцать – яд. Уверены, что сможете соблюсти правильную дозу?

– А вы?

– Я всего лишь посол, Анастасия. Я ничего не меняю.

– У меня создалось иное впечатление: «жребий брошен» и так далее.

– Просто спасаем хорошего парня. Всего-навсего. Никаких революций, никаких потрясений.

– Ну да. Благими намерениями вымощена дорога… Куда?

– Не знаю. Это что-то из человеческой мифологии, да?

– Благими намерениями вымощена дорога в ад.

– Очень странно. Нелогично. Впрочем, как и многое у вашего народа. У нас, у детей ночи, другая концепция ада…

Настя почти убежала от посла, потому что у нее тоже стала складываться особая концепция ада, где одним из видов мучений были бесконечные разговоры с теми, с кем не хочется разговаривать. Граф Дитрих, наверное, еще некоторое время вдохновенно беседовал сам с собой, а Настя уже быстро шагала в сторону своих покоев, которые она по привычке именовала «номер», словно все еще жила в «Оверлуке».

Она торопилась, в том числе из-за парадного костюма, который с каждым шагом сдавливал ей бедра и грудь все сильнее, словно хотел задушить. Если это была иллюзия, то весьма правдоподобная, и Настя влетела в свои покои, будучи на грани панической истерики. Едва закрыв за собой дверь, она, обрывая пуговицы, стащила с себя кофейного цвета костюм для официальных мероприятий, который теперь казался ей маскарадным костюмом под названием «молчаливая жена наследника престола», но она не была этим персонажем, она не хотела им быть; поэтому она не стала вешать костюм в шкаф, она сгребла его в кучу и швырнула в мусорную корзину, а потом яростно утрамбовала комок одежды босой пяткой, застряла ногой, едва не упала, вытащила ногу и зло пнула мусорную корзину, которая оказалась довольно прочной. Ноге стало больно.

Потом Настя вспомнила, что в ее одежном реестре значится еще два таких же костюма. Она решила, что расправится с ними позже.

В ванной Настя посмотрелась в зеркало и поняла, что эта маска также подлежит уничтожению. Она сняла серьги, смыла макияж, прошлась щеткой по волосам и увидела искаженное злобой, но все-таки свое собственное лицо.

– Больше так не делай, – тихо сказала она зеркалу и для большей убедительности показала ему кулак. Стоило запускать эту сумасшедшую карусель, чтобы получить эпизодическую роль без слов в пьесе, которую непонятно кто пишет, но пишет очевидно плохо. Больше она не станет надевать дурацких удушающих костюмов, не будет садиться между Амбер и Фишером, не будет выстраивать свои вдохи и выдохи по Протоколу. Ее дебют в лионейской политике оказался не то чтобы неудачей, его просто никто не заметил, но в следующий раз…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});