За полвека - Василий Бетаки

Среди не листьев, а листков,

Где "новый Милтон", "новый Байрон"…

Ведь даже лучшие из них,

И те переживут едва ли

Скромнейших родичей твоих,

Которые в веках видали

МохЮммеда зелёный флаг

И дольмены друидов, или

Леса, что подсказали, как

Творить готические шпили.

Подкидыш, разве жребий твой —

Лежать так низко и так скромно,

Чтоб шелестели над тобой

Газеты, а не лес огромный?

Под эфемерностью листков

Не в снежных, а в чернильных пятнах,

Лежишь ты не в глуши лесов,

А между книжек аккуратных!

В моей истории простой

Одно есть главное значенье:

Ты предназначена судьбой

Лесам дать жизни продолженье,

Но ты — из тех, кому никак

Не обрести судьбы достойной,

Кого хвастун или дурак

Счёл безделушкою настольной!

319.

СТАРЫЙ ЛАГЕРНЫЙ КОСТЁР

Расправь попону и сильней подпругу подтяни.

Мундштук потуже — чтоб с кольца закапал дождь слюны!

Осталось нам двенадцать миль, и ясно для коней,

Что и колени устают, и стремена слабей,

И что посадка седоков совсем не так бодра,

Как в те далёкие года, у прежнего костра.

Да, двадцать лет с тех давних пор прошло, но, Боже мой,

Как сквозь еловый, терпкий лес струился дух морской,

Когда надежды нас вели, и мы к плечу плечом

Скакали и с собой везли удачу за седлом…

Ну, подтянись, и вспомни как, до самого утра,

Волненье не могли сдержать всю ночь мы у костра!

Вот и тогда усталый глаз пути не различал,

И безнадёжный поиск нас, как нынче утомлял…

Так пусть мустанги, наконец, почуют, старина,

Что вдруг не давят им бока стальные стремена,

Что повод несколько ослаб, и нам пришла пора

В глубоких травах отдохнуть у прежнего костра.

Блестящей хвои дождь косой посыплется с секвой,

И сойка синяя взлетит сквозь сумерки стрелой,

И зазвенит весёлый крик в глуши лесных полян,

И белка спрячется в дупло, когда пронзив туман,

Под синевой сверкнёт огонь, — который не вчера,

А двадцать лет назад зажёг свет нашего костра.

И всё ленивей отдых наш, и молкнет разговор,

Чуть приподнявшись на локтях пошевелим костёр,

А ветер бродит меж стволов, их все пересчитав,

И наши тени по стволам вздымаются из трав,

Чтоб вместе с искрами взлететь туда, где до утра

Пять ярких звёздочек хранят свет старого костра.

Всю ночь, пока наш крепкий сон хранили звёзды те,

Мы и не слушали, что там творится в темноте:

Зубами лязгает койот, вздыхает гризли там,

Или медведь, как человек шагает по кустам,

Звучит нестройно волчий хор и дальний свист бобра, -

А мы — в магическом кругу у нашего костра.

Наутро — сойки ранний крик, или синичий хор,

И свет косой между стволов, как будто тут собор!

Зевнут, потянутся кусты, дыша голубизной,

И — дятла стук среди колонн той готики лесной,

И пробужденье в тишине шиповников и трав,

И день в сверкающем огне родится из костра!

Ну что ж, теперь недалеко — ещё с полмили нам.

Вот поворот, где край болот, Индейский Ключ, а там —

По склону наискось тропа знакомая видна,

Отметила участок наш корявая сосна,

А там… Что? Вверх корнями пни? Гнилых ветвей гора?

Но где ж священной рощи сень, и где алтарь костра?

Вот кварцевой скалы отрог, я руку ранил там.

Но сровнена скала с землёй, кровь глины по краям,

И ржавых папоротников ряд в густой грязи намок,

Но где-то вьётся до сих пор невидимый дымок,

Повсюду, где достанет глаз, след злого топора…

Да, но над этим всем встаёт дым старого костра!

А может, даже бродит здесь хоть кто-то из друзей —

Вернуть потрёпанным сердцам маяк ушедших дней.

Кружит дымок — опять пропал — и вновь, навстречу нам

Свет погребального огня разбросан по кустам.

Надежд и страхов давних дней не унесли ветра,

И двадцать лет не меркнет свет от старого костра!

Но нет: две линии стальных… Попридержи коней:

Белёной станции сарай, платформа, а за ней

Как ленты — рельсы вдоль тропы, и нити проводов,

Бегущих от ствола к стволу по тысячам крюков!

Вот и нашли мы свой Грааль! И кончена игра:

Железный путь — чтоб зачеркнуть след нашего костра…

320.

ПЕЛ ВЕТЕР В КАМИНЕ…

Пел ветер ночной над каминной трубой,

Но о чём — и не знал никто.

А женщина тихо люльку качала,

И вспомнив о том, кого потеряла,

Слезу смахнула тайком и сказала:

"Ненавижу ветер в камине!"

Пел ветер ночной над каминной трубой,

Но о чём — и не знал никто.

А дети шептали, сбившись в кучу:

"Это ведьма летит сквозь ночную тучу,

Вон, волшебной трубы слышен голос могучий,

Очень страшный ветер в камине!"

Вон,

Пел ветер ночной над каминной трубой,

Но о чём — и не знал никто.

А мужчина сидел перед очагом

И ворчал, что снегу полно кругом,

Что дрова дорожают, что стар его дом —

Не прикрыть ли заслонку в камине?

Пел ветер ночной над каминной трубой,

Но о чём — и не знал никто.

А поэт, — ведь в себе он соединял

И детей, и мужчин, и женщин — сказал:

"Как божественен этот небесный хорал,

Этот ветер, поющий в камине!"

321.

КОЙОТ

В росистых сумерках через пашню

(И страшно уйти и остаться страшно!),

Из прерий — то робким шагом, то смелым,

Хромая, крадётся бродяга в сером.

Большелапый, ушастый, виден с трудом он, -

Призрак на фоне тёмного дома.

То замрёт, то в прыжке, нелепом и нервном,

Рванётся чужак — бродяга в сером.

Эй, Карло, старина, вон твой родич на воле!

Пойди, пригласи его в гости, что ли!?

Ну что ты рычишь недостойным манером?

Чужой вам, собакам, бродяга в сером!

Да ладно, бери, что найдёшь, я ведь даже

Согласен и не считать это кражей,

Милостыню бродяге готов подать я,

Четверолапому из Серых Братьев!

РЕДЬАРД КИПЛИНГ

322.

МОЛИТВА ВЛЮБЛЁННЫХ

Серые глаза… И вот —

Доски мокрого причала…

Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.

И отходит пароход.

Нашей юности года…

Вера и Надежда? Да —

Пой молитву всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда!

Чёрные глаза… Молчи!

Шёпот у штурвала длится,

Пена вдоль бортов струится

В блеск тропической ночи.

Южный Крест прозрачней льда,

Снова падает звезда.

Вот молитва всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда!

Карие глаза — простор,

Степь, бок о бок мчатся кони,

И сердцам в старинном тоне

Вторит топот эхом гор…

И натянута узда,

И в ушах звучит тогда

Вновь молитва всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда!

Синие глаза… Холмы

Серебрятся лунным светом,

И дрожит индийским летом

Вальс, манящий в гущу тьмы.

— Офицеры… Мейбл… Когда?

Колдовство, вино, молчанье,

Эта искренность признанья —

Любим? Значит навсегда!

Да… Но жизнь взглянула хмуро,

Сжальтесь надо мной: ведь вот —

Весь в долгах перед Амуром

Я — четырежды банкрот!

И моя ли в том вина?

Если б снова хоть одна

Улыбнулась благосклонно,

Я бы сорок раз тогда

Спел молитву всех влюблённых:

Любим? Значит — навсегда…

323.

ТОММИ

В пивную как-то заглянул я в воскресенье днём.

А бармен мне и говорит: "Солдатам не подаём!"

Девчонки возле стойки заржали на весь зал,

А я ушёл на улицу и сам себе сказал:

"Ах, Томми такой, да Томми сякой, да убирайся вон!

Но сразу "Здрассти, мистер Аткинс", когда слыхать литавров звон".

Оркестр заиграл, ребята, пора! Вовсю литавров звон!

И сразу "Здрассти, мистер Аткинс" — когда вовсю литавров звон!

Зашёл я как-то раз в театр (Почти что трезвым был!) —

Гражданских — вовсе пьяных — швейцар в партер пустил,

Меня же послал на галёрку, туда, где все стоят!

Но если, черт возьми, война — так сразу в первый ряд!

Конечно, Томми, такой-сякой, за дверью подождёт!

Но поезд готов для Аткинса, когда пора в поход!

Пора в поход! Ребята, пора! Труба зовёт в поход!