Тарковские. Осколки зеркала - Марина Арсеньевна Тарковская

ей в зале.

И вот объявили, что выступит драмкружок из 554-й школы. Я была счастлива – сейчас все увидят моего брата. Андрей был объектом моей гордости и давал мне некоторое превосходство над одноклассницами – только у меня одной в классе был старший брат.

Вот и он – в длинном бабушкином платье времен нэпа, в черной шляпе из японской рисовой соломки со страусовым пером. Нарумяненный, с накрашенными губами, Андрей изображал неверную графиню, которая, проводив мужа на охоту, принимала кавалера.

Друг Андрея, Слава Петров, играл глуповатого увальня графа, который с криком: «Графина!» – в неурочный час вваливался на сцену. Изменница графиня, то и дело поддергивая сползающий бюст, прятала любовника, а граф бегал за ней со шпагой в руке.

Зал хохотал – пьеска была хоть и глуповатой, но веселой и не похожей на то, к чему все привыкли. И ребята играли смешно, особенно Андрей с кокетливыми ужимками и подушкой вместо бюста.

Но вдруг я увидела лицо нашей директорши. Оно было застывшим как маска. Директорша не смеялась. Перестала смеяться и я. Ну все. Теперь начнутся разборки – кто придумал эту пьесу, кто разрешил выступать? Андрею попадет, еще из школы выгонят, если дело дойдет до роно.

Но Ксения Николаевна, видимо, не захотела выносить сор из избы. Репрессий не последовало. Только наша историчка, узнав, что это мой брат «блистал» на вечере, сказала: «Ну и ну», – и покачала головой. Но глаза у нее смеялись.

Девчонкам нашим пьеса, в общем-то, понравилась. А Андрей был так хорош с накрашенными губами, что я потом долго таскала ему записки от старшеклассниц.

Картина

В сорок пятом ввели школьную форму, сначала только для девочек. Мальчикам повезло больше – они еще долго ходили кто в чем, сохраняя неповторимость. А мы превратились в гимназисток – коричневые платья и черные фартуки. Но сталинская идея сделать из нас отштампованных по единому шаблону школьниц не прошла. Семьи-то были разные – и совсем бедные, и побогаче. Поэтому у одних девочек платья были из шерсти, у других – из сатина. И естественно, что при шерстяном платье и фартук был пофасонистее, а при сатиновом попроще.

У меня форма была не из лучших, но вполне приличная – бабушка постаралась, вспомнив свой гимназический наряд. За неимением ничего более подходящего она пришила к моему воротнику-стоечке старинные валансьенские кружева. Мне они очень не нравились, явно допотопные, из бабушкиного сундука.

Была я девочка тихая, училась хорошо и сидела на первой парте. Поэтому со мной часто сажали для исправления отъявленных хулиганок и двоечниц, из некоторых получились потом воровки и районные проститутки. Но мне с ними нравилось сидеть, было веселее, чем с правильными отличницами.

На уроке рукоделия, от которого я была освобождена из-за распухших и растрескавшихся от авитаминоза рук, мы устраивались на полу возле теплого радиатора и рассказывали анекдоты. Помню, например, один. Идет военный. Ему интересно узнать, в честь взятия какого города салют. Навстречу ему бабка, несет в бидоне суфле (было такое соевое молоко). Военный спрашивает: «Бабушка, что взяли?» – «Суфле, милый, суфле». – «А где это Суфле?» – «Да тут, за углом!»

Вот от таких анекдотов мы тогда умирали со смеху…

Однажды наша учительница сказала, чтобы завтра мы пришли с чистыми воротничками и в глаженых галстуках – к нам придет художник.

На следующий день в класс вошел небольшого роста человек с артистической копной черных с проседью волос, похожий на Чарли Чаплина. Мы чинно сидели и смотрели на него, а он разглядывал нас. Он искал модель для своей будущей картины, которая должна называться не то «Школьница», не то «Отличница».

Выбор художника пал на меня. Я должна была стоять у доски и писать мелом «Слава товарищу Сталину!». Почерк у меня был неважный, и эти слова за меня приходилось писать учительнице.

И вот я начала оставаться после уроков и стоять у доски с мелом в руке. На завтрак в школе мы получали одну баранку и две конфеты-подушечки, поэтому к концу уроков очень хотелось есть и начинала кружиться голова. Но я все стояла у доски и стояла…

Наступила весна. Мои одноклассницы играли на школьном дворе в лапту или, взявшись под ручки, шли в «Ударник» смотреть кино. А я с мелом в онемевшей руке, поднятой к точке восклицательного знака, позировала у доски художнику.

Наконец он сказал, что кончил писать фигуру и что теперь ему надо делать эскиз головы. И велел прийти к нему домой.

В бедной, обставленной случайными вещами комнате царил беспорядок и пахло кошкой. Скинув что-то со стула, художник усадил меня и начал рисовать. Но тут пришла сотрудница из районной библиотеки и, достав формуляр как обвинительный документ, стала требовать задержанные книги. «Чарли Чаплин» и его жена побледнели, засуетились и, сваливая друг на друга вину за пропавшие книги, бросились их искать. Библиотекарша, олицетворяя непреклонную власть, стояла посреди комнаты с выражением брезгливого презрения на лице. По ней было видно, что у нее в комнате всегда полный порядок.

Наконец книги были найдены, и библиотекарша удалилась. Но сеанс был испорчен. Художник не мог работать, у него тряслись руки, и меня отпустили домой.

Картина все же была дописана. В светлом классе, какие могли быть только в советской школе, стоит худенькая девочка в гимназической форме, с пионерским галстуком на шее, и выводит красивым, как на прописи, почерком здравицу великому вождю. Но что-то было не то в этой картине, чего-то ей не хватало. Оптимизма, что ли?

Брошка-паук

Когда Андрей и я были маленькие, мама учила нас быть «лисятами». Играют лисята возле норы, а мать-лисица где-то поблизости. Вдруг – опасность. И по первому сигналу матери они сразу понимают, что надо спасаться, бежать в нору.

Так и мы должны были понимать маму с полуслова, с полувзгляда, и не только в тех случаях, когда речь шла об опасности. По выражению ее лица, по едва заметному пожатию маминой руки нам было понятно, как вести себя в тех или иных обстоятельствах, с тем или иным человеком.

Я была хорошим «лисенком», с Андреем было сложнее. Он не нуждался в чужом опыте и руководстве. Он должен был сам все испробовать, все испытать, набить себе синяков и шишек…

Некоторые правила были для нас такими же непреложными, как, скажем, мытье рук перед едой. Нельзя брать чужого и нельзя лгать. Нельзя тянуть первым руку, когда здороваешься со взрослым. В транспорте надо уступать места старшим. Когда тебя угощают чем-нибудь, например, яблоками, надо взять то, которое поменьше.