Легенда (ЛП) - Халле Карина

— Черт, у тебя такой горячий рот, такой влажный. Продолжай, не смей останавливаться. Не смей останавливаться.

Я продолжаю двигать головой Рэя, и он протягивает руку, хватает меня за основание члена, нежно тянет за мошонку, и я умираю, стоя на ногах. Это рай и ад, слитые воедино.

— У тебя хорошо получается, Рэй, — подбадриваю я его, мой хриплый голос звучит чуждо. Даже Мари никогда не делала этого со мной, говорила, что это неприлично.

К черту чистоту, я хочу быть грязным.

— Да, — шиплю я, когда он заглатывает глубже. — Да, высасывай меня досуха.

Его ответ звучит приглушенно, а я стою, двигая бедрами, и смотрю, как он овладевает мной, и никогда в жизни не чувствовал себя такой сильным. Неважно, что произошло за несколько минут до этого или что произойдет через несколько минут после, я…

Оргазм застает меня врасплох, без предупреждения.

— Господи Иисусе! — я ругаюсь сквозь стиснутые челюсти, мои яйца приподнимаются, бедра так напряжены, что мышцы ноют, и я издаю низкий горловой стон, который эхом разносится по всему дому. Я кончаю, пульсируя, дергаясь во рту Рэя, и открываю глаза, чтобы увидеть, как двигается его кадык, пока он заглатывает меня, и это самое прекрасное зрелище.

Затем, когда я наконец заканчиваю, то высвобождаю свою сведенную судорогой руку из его волос, и он вытирает рот, тяжело дыша.

А потом он смотрит в сторону двери.

И с леденящим душу ощущением я понимаю, что мы не одни.

Я следую за его взглядом.

Мари стоит у двери и смотрит на нас с открытым ртом.

Должно быть, она вошла, а мы были настолько поглощены страстью, что даже не заметили.

На мгновение я думаю, что, может быть, мне не нужно оставлять ее. Может быть, нам и не нужно разводиться. Может, мы сможем быть втроем, научимся делиться друг с другом по очереди.

Но тут она кричит.

Ее глаза горят ужасом, негодованием и отвращением.

Она идет к нам с кипящим гневом, раскинув руки, кричит на нас, называя аморальными, грешниками, дьяволами, язычниками, как будто не она первая совершила прелюбодеяние, как будто все эти термины к ней неприменимы.

К этому времени Рэй уже на ногах, я быстро прячу член в брюки, и, кажется, вся ее ярость направлена на меня. Ее палец у моего лица, глаза дикие, как у зверя в клетке.

— Я знала, что ты такой, — говорит Мари, кипя от злости и тяжело дыша. — Я знала, что ты один из них. Неисправимый грешник, ты отправишься прямиком в ад!

Я вскидываю руки, пытаясь сохранить спокойствие, но безуспешно.

— Ты изменяла мне, Мари! Я знаю, что изменяла. Ты не сможешь этого скрыть, не сможешь отрицать.

Но я не осмеливаюсь рассказать ей, как узнал.

— Я изменяла тебе, потому что ты содомит3! — кричит она. — Потому что я знала твою истинную натуру, я видела зло, тьму, которая обитает в тебе. Я знала, что вышла замуж за бессовестного человека, и мне нужно было очистить свое тело от тебя, а душу — от твоей грязи!

Я указываю на Рэя, который по-прежнему молчит и напуган.

— Трахаясь с другим содомитом? — восклицаю я.

— Ты принудил его, — говорит Мари, подходя к Рэю и хватая его за плечо. — Ты заставил его совершить такой грязный, аморальный поступок. Твоя истинная натура — звериная, Икабод. Но тебе это с рук не сойдет, ты за это заплатишь.

— Я ухожу от тебя, — кричу я ей. — Вот как я поплачусь. Я развожусь с тобой, ты, неверная шлюха.

— Ты меня не бросишь! — кричит она, и прежде чем я успеваю понять, что происходит, она бьет меня по лицу, и боль разлетается, как искры. — Ты не можешь! Я этого не допущу!

Я прижимаю ладонь к щеке, пытаясь обуздать свой гнев. Я никогда не давал ему вырваться наружу, я никогда не позволял ему взять надо мной верх, но она провоцирует меня.

Теперь я зверь в капкане.

— Мне плевать, — говорю я ей, гнев нарастает во мне, кожа становится слишком горячей, слишком напряженной. — Я развожусь с тобой, и ты ничего не сможешь с этим поделать.

— Ох, могу, — она скалит зубы. — Я добьюсь твоего увольнения! — кричит она и, увидев ужас в моих глазах, улыбается. — Да, я расскажу миру о том, что здесь увидела. Рэй поможет, да, Рэй? Школьный совет узнает об этом, Икабод. Ты потеряешь все, абсолютно все, свою работу, свой дом, жену, и все потому, что ты грешник, чертов грешник, я…

— Ты не посмеешь! — кричу я ей, шагая вперед и с силой толкая ее в плечи.

Мари отлетает назад, ее ноги дергаются в попытке удержаться на ногах, но она падает на пол.

Ее затылок с тошнотворным треском ударяется о деревянный пол, всего в нескольких дюймах от ковра. Звук этого удара пронзает меня насквозь, пронзает сердце, душу, наполняя меня сверху донизу ледяным ужасом.

Из-под ее волос начинает сочиться кровь, ее глаза открыты и устремлены в потолок.

Все замедляется.

Я издаю сдавленный крик.

Бегу к ней, падаю на пол, умоляя, чтобы с ней все было в порядке.

— Нет, нет, нет, нет, нет, — кричу я. — Нет, Мари. Мари.

Я осторожно дотрагиваюсь до ее лица, пытаясь заставить ее посмотреть на меня, и мои руки дрожат.

Она медленно моргает, ее глаза открываются, смотрят в пустоту.

Кровь растекается по лицу.

Рэй остается на месте, позади меня, учащенно дыша.

— Мари! — кричу я, прижимая дрожащие пальцы к ее шее, пытаясь нащупать пульс.

Пульса нет.

Я смотрю на ее грудь, которая не двигается, на ее рот, в котором нет дыхания, на глаза, которые не видят.

— Нет, — повторяю я. — Ты не мертва. Ты не можешь умереть.

Я оглядываюсь через плечо на Рэя, который, похоже, вот-вот упадет в обморок.

— Мы должны что-то сделать. Рэй! Мы должны что-то сделать!

Но Рэй не двигается. Он в шоке.

Я тоже. Я в шоке, но все же могу кое-что сделать.

Помню, как в медицинской школе трупы оживали, когда я прикасался к ним.

Я смотрю на безжизненное лицо Мари и понимаю, что она мертва. Она мертва.

Но ей не обязательно оставаться мертвой.

Кладу ладони ей на щеки и закрываю глаза, пытаясь собрать всю энергию, которая осталась в моем измученном, истерзанном сердце, и как только чувствую, что она проходит через меня, я пытаюсь передать ее через руки к Мари.

Пожалуйста, пусть сработает, пожалуйста.

Она дергается под моими руками.

Я открываю глаза и вижу, как она открывает свои.

Она смотрит прямо на меня. Зрачки как черная луна.

Но на ее лице нет благодарности. Никакого облегчения от того, что она жива.

Там нет ничего, кроме ужаса и потрясения, предательства и ощущения, что ты заглядываешь за завесу, смотришь на то, на что никто никогда не должен смотреть.

Я вернул в этот мир человека, который умер.

Возможно, это самый большой грех из всех.

Мари открывает рот в беззвучном крике, все шире и шире, и теперь ее трясет в конвульсиях.

— Что с ней происходит? — Рэй, наконец, всхлипывает, подходя ближе. — Что ты с ней делаешь?

— Я не… — начинаю я, пытаясь удержать ее, меня охватывает паника, что я совершил огромную ошибку. — Я пытаюсь вернуть ее к жизни.

Но мне не следовало этого говорить. Мне не следовало ничего говорить.

Потому что теперь Рэй знает, он действительно знает, что со мной не так.

— Дай мне умереть, — хрипит Мари. — Дай мне умереть, Икабод.

Я убираю руки, статические разряды сотрясают мои ладони, и я наблюдаю, как Мари внезапно замирает.

Снова мертва.

Навсегда.

Потому что я убил ее.

— Ты… — начинает Рэй, и у меня нет сил смотреть на него. — Ты — демон.

— Я не демон, — шепчу я, проводя пальцами по безжизненной руке Мари. — Я просто проклят.

Глава 24

Кэт

Я чувствую себя ужасно.

Никогда раньше не справлялась с месячными в одиночку. Обычно Фамке сшивала лоскутки и тканевые прокладки, а затем прикрепляла их к поясу, который нужно надевать под панталоны. И хотя она предусмотрительно упаковала их вместе с остальной одеждой, я чувствую себя неловко из-за того, что их не так много, и приходится стирать в общей раковине на этаже. Я знаю, что всем девушкам в общежитии приходиться сталкиваться с подобной ситуацией, но, несмотря на это, мне кажется, что такое должно оставаться в тайне.