Заводской район - Арнольд Львович Каштанов

получилось, — повторил он удачно найденную формулу и, испугавшись направления, которое принял разговор, не давая себе возможности опомниться, выпалил: — Кстати, раз уж ты заговорила… Почему бы нам не разменять эту квартиру на две?

Он увидел, как изменилось лицо Тони, и пожалел о сказанном. Да пропади она пропадом, квартира!

Тоня побледнела от стыда. Опять унизила себя. Дура.

— Если б у меня были деньги на вторую квартиру, — стал оправдываться Степан, — но ты же знаешь… И на эту отец…

— Я помню, — холодно сказала Тоня.

— Тоня, ну что ты! — взмолился Степан. — Разве в этом дело!

— Квартира Олина. Вырастет скоро Оля, кто ей поможет? Отец?

Степан был раздавлен.

— Ну что ты? Я ведь… Ну, если ты… так о чем разговор… Ты думаешь, я Олю не вспоминаю, не скучаю? Я ей не показываюсь, чтобы она не спрашивала обо мне, чтоб не травмировать…

Не умеет он добиваться своего, не умеет быть корыстным. Гнев Тони прошел. Собственная слабость и досада на эту слабость были причиной гнева, но слабость Степана оказалась большей. Тоня растрогалась. Он всегда был беззащитным, Степан. Она мягко улыбнулась:

— Думаешь, сейчас Оля не спрашивает?

— Спрашивает? — Растроганность Тони тотчас передалась Степану. — Ты бы объяснила матери… Зачем они меня отталкивают? Раз у нас не получилось, зачем было друг друга мучить, правда?

— По-моему, было не так уж плохо… — сказала Тоня и тут же пожалела. Опять унижается. — Разве ты мучился?

— Нет, конечно, но ты…

Сейчас ему казалось, что в прошлом у них было только счастье, в Тониной же любви он не сомневался никогда.

— Давай чаю выпьем, — решила Тоня.

Все было знакомо. Ничего не изменилось. Он следил за знакомыми движениями. Мила часто его раздражала. Он любил аккуратность и привык считать, что аккуратность — это делать так, как делает Тоня. Мила же делала все иначе. И в общей кухне, по которой ползал хозяйский малыш, трудно было сохранить аккуратность.

Пропади она пропадом, квартира! В конце концов, Оля — единственная его дочь. Сознание своего великодушия возбуждало его.

Пили чай, разговаривали об Оле. Пришло время уходить, и Степану стало страшно. Что он Миле скажет? Уже попрощавшись, он стоял у двери, все не уходил, не то чтобы раскаивался в своем великодушии, но на что-то надеялся. Тоня пожалела его и сказала небрежно, как она умела:

— Так заходи. Мы так и не договорились…

Он обрадовался возможности отложить неприятное.

Тоня долго не засыпала. Слышно было, как дует за окном холодный ветер, как звенит в почерневших ветках замерзающий дождь. Ей казалось, что она вспоминает прошлое, но то были мечты о будущем, принявшем образ прошлого. Она любила. Появилось то, чего в прежней ее жизни не было. Как он живет теперь? Как переносит неустроенность и молодую любовь? Уж Тоня-то знает: не это ему нужно. Ему ли строить гнездо без ее помощи, ему ли растерять свои привычки — тот единственный груз, который сохраняет его равновесие? Она любила Степана, потому что ей нужно было его любить. Она жалела его, она была благодарна ему за то, что он без нее такой несчастный. Он пропадет без нее. Он не виноват, что он слабый человек. Ему, пусть не понимает он этого сам, нужна только она, и никто другой. Она знала теперь, что может его вернуть. А как бы хорошо они зажили втроем, с Оленькой, как бы хорошо! И это так возможно! Тут она вспомнила ту, другую женщину, и оскорбленная гордость разогнала мечты-воспоминания. Но на гордость у нее не было прав, она вспомнила еще более непростительное, чем оскорбленная гордость, — вспомнила Ивана и тихонько замычала в темноте.

Оказывается, Мила и ее мать знали, что Степан придет ни с чем. Был неприятный разговор, похожий на предыдущие. В нем Степан и сам становился неприятным, мелочным и недобрым. Мила пригрозила, что сама возьмется за дело. Степан струсил, обещал назавтра опять попробовать. Как он вопреки вчерашнему решению начнет разговор о квартире — об этом он не думал. Ему хотелось посоветоваться с Тоней, она поможет, при ней он останется великодушным, какой он и есть на самом деле, каким ему необходимо быть для своего душевного спокойствия и каким ему не удается быть с Милой.

Он вспомнил вчерашнее спокойствие Тони, какое-то ее превосходство, неуязвимость. Чем она держится? «Наверно, у нее кто-то есть», — решил он. Конечно, поэтому ей и квартира нужна. Степан возмутился: а он-то, простофиля, вчера размяк… Нет, пора ему стать мужчиной, Мила права. Сегодня он не отступится, доведет разговор до конца, сегодня он не поддастся своему великодушию.

Тоня догадалась об этом его решении, как только увидела Степана. Вчерашние гордые мысли о его спасении оказались ночным бредом. Она стара, она устала, она уже ничего не может. Ей самой нужна помощь, хоть чуть-чуть.

Они сидели, как и вчера, друг против друга. Степан делал мужественные попытки начать разговор, расспрашивал Тоню об общих знакомых, надеясь, что тема сама подвернется, появится удобный момент, и тогда он скажет о квартире. Тоня отвечала на вопросы коротко и замолчала. Она тоже ждала, когда он спросит о квартире.

— Ты не заболела?

— Нет.

— Может, расстроена чем?

Тоня шевельнула нетерпеливо рукой, не ответила. Степан вздохнул и стал прощаться. Только у двери Тоня поняла: он уходит, может быть навсегда, уходит, так и не решившись на разговор. Он все такой же — беспомощный и добрый, ее Степан. Ей захотелось заплакать от жалости к нему и себе, от любви.

— Ты хотел менять квартиру. Я подумала… Ты делай, как тебе удобнее. Мне все равно…

Губы задрожали, пришлось замолчать. Степан заволновался:

— Тоня…

Замирая, он еще говорил то, о чем думал минуту назад:

— А вдруг ты еще раз выйдешь замуж? Как же тогда с квартирой?

Но все это было в далеком прошлом, и он уже бормотал, не слыша себя:

— Тоня… я тебя не стою, тебе… Тоня, ты могла бы?.. Если бы ты могла простить…

Тоня заплакала и спрятала лицо в рукав его плаща.

— Степа, это я виновата…

Счастливый, он обнял ее.

Глава одиннадцатая

Март

Лаборатория Михалевича в последнее время занималась гипертермией. Суть гипертермии — нагрев человеческого тела с лечебной целью: при высокой температуре раковые клетки менее устойчивы, чем здоровые, и могут если не погибнуть, то хотя бы ослабеть.

В экспериментальной операционной поставили ванну. Из-за множества приборов и приспособлений сооружение получилось довольно сложное и выглядело внушительно. Помещенного в ванну человека нужно было нагревать в горячей воде