Распутин. Анатомия мифа - Боханов Александр Николаевич

Гучкова с ранних пор отличала темпераментность натуры, нетипичная для представителей купеческих семейств. Он сам себя называл «человеком шалым». Причину того некоторые усматривали в особенностях семейного родословия: матерью Александра была француженка.

Купеческий сын еще со студенческих лет интересовался общественными вопросами, а со временем политика стала главным и важнейшим делом жизни. Его любимым историческим персонажем был «покоритель мира» Александр Македонский, он еще в молодости хотел походить на него и мечтал «умереть красиво». Вторым «великим» московский Александр не стал, да и умереть «красиво» не пришлось. Он окончил свои дни старым и беспомощным эмигрантом, на больничной койке, после длительной и изнурительной раковой болезни. Знать свое будущее смертным не дано; не знал его и Александр Гучков. В юные лета воображение рисовало грядущее совсем не таким, какое ему было уготовано в действительности. Он проиграл свою жизнь по всем статьям, слава Богу не дожив до своего последнего вселенского позора: его единственная дочь Вера сделалась агенткой НКВД, стала любимицей кровавого сталинского подручного Н. И. Ежова…

Возглавив в 1906 году партию октябристов, Гучков быстро вошел в число тех, кого ныне принято называть «политической элитой». Он и его партийное объединение несколько лет поддерживали реформаторские усилия Петра Столыпина, что давало повод противникам называть октябристов «клевретами». У лидера партии первое время существовали близкие, можно даже сказать доверительные, отношения с главой правительства. Однако постепенно они сошли на нет. Причины охлаждения в значительной степени вызывались не мировоззренческими разногласиями, а особенностями натуры поводыря октябристов.

Азартный игрок по натуре, он и в политике был сторонником рискованных ходов. Естественно, что никакой ответственный политик, а Столыпин был как раз из их числа, не мог идти путем импульсивных и непродуманных экспериментов. Он и не шел. Александр же Иванович, напротив, все время старался побудить своего высокопоставленного партнера «дать бой», «свести счеты». В конце концов он сам решил «бросить перчатку» власти.

Амбициозный, неуживчивый, темпераментный, легко возбудимый, Тучков не раз попадал в громкие истории. Чего стоили только его дуэльные приключения, гремевшие на всю Россию! До поединков дело доходило шесть раз, хотя вызовов было куда больше. В 1908 году произошел случай вообще из ряда вон выходящий: лидер октябристов вызвал на дуэль главу другой ведущей российской партии — конституционно-демократической (кадеты) — Павла Милюкова. Перспектива подобного выяснения отношений вызвала ужас в среде партийных функционеров, которые сделали все возможное, чтобы не допустить своих лидеров до барьера.

Не довольствуясь малыми дуэльными триумфами, Александр Гучков решил «дать бой» царю и его окружению. Повод был весьма «весомый»: Александр Иванович «не любил» царя. Различные эпизоды политической повседневности убедили его, что «царь не тот». И он начал скандальную кампанию «разоблачения». В этой борьбе Гучкову все средства представлялись допустимыми. Начав с малых выпадов, купеческий сын постепенно превратился в одного из самых непримиримых критиков не только политики Николая II, но и его самого и монаршей семейной жизни, став личным врагом царя и царицы.

В одном из писем супругу Александра Федоровна не сдержала эмоций и воскликнула: «Ах, если б только можно было повесить Гучкова!» Много позже на вопрос одного из своих собеседников-эмигрантов, почему убитая царица так люто его ненавидела, Гучков ответил, что не знает. Теперь уже можно представить объяснение.

У Александры Федоровны было много недоброжелателей и хулителей, но, пожалуй, с особой страстностью она ненавидела лидера октябристов. Это чувство вызывалось не только тем, что Гучков первым публично огласил наличие связи между Распутиным и царской семьей. Существовала еще одна, может быть еще более важная, причина — именно Гучкова считали человеком, который тиражировал апокрифические письма царицы Распутину, письма, которые смертельно оскорбляли уже не только государыню, но и ее женскую честь. На такое, как не сомневалась Александра Федоровна, был способен лишь отъявленный негодяй. Знал эту причину Гучков или нет, неизвестно, но одно можно удостоверить с абсолютной несомненностью: нигде и никогда по поводу своей причастности к тиражированию писем императрицы к «дорогому Григорию» Гучков не проронил ни звука. Этот грязный сюжет затемнял светлый рыцарский образ нашего героя и навсегда «выпал» из его памяти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Урожденный текстильщик» полагал, что публичная борьба с «камарильей» и «распутинской шайкой» есть его «долг перед Россией и народом». Об этом своем долге он и поведал всему миру с трибуны Государственной думы в начале 1912 года. Давая показания летом 1917 года приснопамятной ЧСК, экс-председатель и экс-министр не обошел стороной тот давний эпизод, составивший славу его политической карьеры.

«Я внес в Думе запрос о Распутине, о деятельности темных сил, после чего мне один из министров передавал, как высочайше заявлено ему было, что «Гучкова мало повесить». Я тогда на это ответил, что моя жизнь принадлежит моему государю, но моя совесть ему не принадлежит и что я буду продолжать бороться».

Какая патетика, какое самообладание, какое самопожертвование! Однако на деле все обстояло совершенно иначе. Никакого публичного «высочайшего заявления» наподобие процитированного не только не было, но и не могло быть. Никогда ничего похожего из уст монарха не звучало.

Когда Гучков делал свои лживые признания ЧСК, на дворе было «время бурной истории» — революция, следовало предъявить народу свои революционные заслуги, вот их Гучков и сочинял. Причем этому «монархисту» показалось недостаточным ограничиться лишь упомянутым клеветническим пассажем.

В своем шельмовании поверженного и арестованного царя он пошел значительно дальше, высказав твердую уверенность, что убийство Петра Столыпина отвечало видам «реакционных сил», которые сначала «отстранили его от влияния на ход государственных дел», а затем «устранили его и физически». Хотя имя самого императора в этой связи ни разу Гучковым не произносилось, но кто же тогда не знал, что «главой реакции» был именно он?

Этот тезис очень пришелся ко двору в советские времена. Десятилетиями «знатоки истории» упражнялись в спекуляциях по этому поводу и уже открыто писали, что убийство премьера «отвечало желаниям Николая II». Естественно, никаких документов по этому поводу добыто не было, да они и не требовались. Инспиратор же легенды — а подобные намеки он начал делать уже вскоре после убийства Столыпина в сентябре 1911 года — тоже никаких доказательств так и не привел.

…Прошли многие годы, канули в Лету и Временное правительство, и ЧСК. В стране, над которой некогда реял двуглавый орел, давно уже развевалось красное знамя. Гучков же коротал свои безрадостные эмигрантские дни в Париже, симулируя общественную деятельность. Из этого почти ничего путного не получалось, но старый дуэлянт не сдавался. Многие его современники из числа бывших «звезд первой величины» на небосклоне российской политики писали мемуары, выступали со статьями и лекциями по поводу дней давно ушедших.

Гучков не выступал и мемуаров не писал. Это был редкий случай в кругу политиков, уцелевших в стихии революционного смерча. Прожив более полутора десятков лет в эмиграции, он так и не удостоил потомков своими поздними откровениями. Однако книга его воспоминаний существует. Не очередной фальш-продукт, а действительные признания человека, оставившего отпечаток в русской истории первых двух десятилетий XX века. В данном случае нет возможности, да и надобности восстанавливать систему оценок и представлений, которые почти на краю могилы исповедовал человек, некогда принимавший отречение Николая II. Остановимся лишь на некоторых важных моментах, касающихся напрямую распутинской истории.

Предварительно поясним упомянутую странную на первый взгляд историю с мемуарами, которые автор не писал. Это действительно так. Воспоминания Гучкова были составлены из стенограмм его бесед в Париже в 1932 году с Н. А. Базили, заведовавшим в Ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве дипломатической службой. В эмиграции бывший дипломат вознамерился написать воспоминания и с этой целью стал опрашивать некоторых соотечественников по поводу различных эпизодов бурной истории России последних лет монархии. Так начались его встречи с Гучковым, который Базили давно знал. Эти беседы стенографировались и позже были опубликованы в виде отдельной книги.