Мемуары - Ш Талейран

Когда Директория революционизировала Швейцарию, она не предполагала, что открывает этим закрытый уже в течение веков путь, которым иностранные силы должны были затем проникнуть во Францию, чтобы совершить там гибельный для революционеров переворот. Она едва сама не испытала этого, но эрцгерцог Карл покинул Швейцарию для бесплодной осады Филипсбурга, оставив в этой стране лишь один русский корпус и подготовив этим для генерала Массена победу под Цюрихом, которую так превозносили в Париже потому, что она была необходима для спасения Франции.

С Директорией произошло то, что всегда происходит с деспотами. Пока никто не мог устоять против армий, которыми она располагала, ее ненавидели, но боялись. Когда ее армии были разбиты, ее начали презирать. На нее стали нападать в газетах, памфлетах, наконец всюду. Не пощадили, конечно, и ее министров, что дало мне долгожданный случай покинуть мой пост. Я понял, что, занимая его, я очень мало могу противодействовать злу и что только в дальнейшем можно будет принести действительную пользу.

Мысль об уходе, которую я уже давно лелеял, заставила меня принять одну меру предосторожности. Я доверил свои намерения генералу Бонапарту перед его отправлением в Египет; он одобрил побудительные причины моего ухода в отставку и с удовольствием согласился просить для меня у Директории посольство в Константинополе, если бы представилась возможность вести переговоры с Турцией, или же разрешения отправиться к нему в Каир, где можно было ждать начала переговоров с представителями Оттоманской Порты. Получив после отставки это разрешение, я удалился в деревню близ Парижа, ожидая развития событий.

Видные демагоги, с некоторых пор снова поднявшие голову, волновались и грозили новым царством террора. Но свержение Директории должно было исходить не из клубов, опять открытых ими и закрытых Фуше, когда он это счел нужным; оно исходило от самой Директории.

Сиес, исполнявший в Берлине обязанности чрезвычайного посланника и полномочного министра республики, был назначен членом Директории. Время, потребовавшееся ему для того, чтобы сделать прощальные визиты, отправиться в путь и прибыть в Париж, показалось Директории невыносимо долгим,- с таким нетерпением его ждали. Не возникало сомнений в том, что у него найдутся готовые и верные средства от внутренних, как и внешних бед. Он едва успел выйти из кареты, как у него стали их требовать. Наиболее влиятельные члены Совета пятисот и старейших(17) уверяли, что ему нужно только сказать, и во всем, где требуется их содействие, они с рвением ему помогут. Раньше, чем что-либо предлагать, Сиес хочет увидеть все собственными глазами и все обдумать. В результате своих размышлений он приходит к тому, что с такими, как у него, коллегами ничто не осуществимо. Его тотчас же освобождают от трех из них. Из преемников, которых им дают, двое - ничтожества, а третий ему предан(18). Тогда он жалуется уже не на людей, а на учреждения, которые безусловно необходимо изменить. Пять правителей - слишком много: достаточно трех. Название Директории стало ненавистно; надо заменить его другим. В особенности необходимо ввести в правительство одного военного, которому доверяли бы армии, так как без уверенности, что имеешь на своей стороне армии, ничего нельзя сделать.

Обращаются к Моро, но он не хочет брать на себя гражданских дел. Тогда направляют взоры на генерала Жубера и, чтобы придать его имени блеск, который считается желательным и которого он еще не имеет, его посылают командовать в Италию. Прибыв туда, он неосторожно дает сражение у Нови, и в начале сражения его убивают, что опрокидывает все возложенные на него надежды. Тогда возобновляются прежние затруднения, и бог знает, как бы удалось выйти из них без одного события, на которое Директория, вероятно, не рассчитывала.

После покорения Египта Бонапарт продолжал приводить в исполнение свой план, пытаясь покорить Сирию. Но три приступа, потребовавшие больших жертв, не дали ему победы над крепостью Сан-Жан д'Акр, на которую он упорно продолжал нападения, хотя и потерял свою осадную артиллерию. Он отправил ее из Египта в Сирию морем и, когда ее захватили англичане, он был вынужден возвратить армию в Египет, где англичане угрожали ему десантом. Таким образом, он увидел разрушение своих блестящих надежд; даже возможность удержаться в Египте стала более чем сомнительной. Его преследовала ужасная мысль, что он сможет уйти только при помощи капитуляции, которая оставит за ним репутацию простого авантюриста. Превратности, испытанные французами в Италии, заставили его выйти из этой растерянности и дали ему смелость сделать то, на что иначе он никогда бы не дерзнул. Он тайком покидает свою армию, оставив командование Клеберу, и, избегнув английского крейсера, он высаживается во Франции.

Как он это и предвидел, различные партии отнеслись к нему как к человеку, у которого не следует требовать отчета в его поведении, которого обстоятельства сделали полезным и которого следует привлечь на свою сторону.

Уже в первый момент некоторые лица поняли, что Баррас, творец его фортуны, единственный из прежних членов Директории, сохранивший еще это звание, слишком полагается на свое влияние на него и слишком плохо его знает, если обнадеживает себя тем, что заставит его сыграть роль Монка; Бонапарт, который не согласился бы на нее, если бы и мог взять на себя эту роль, действительно не был в тот период в состоянии ее сыграть.

Если бы такое предложение и было ему сделано, он не мог бы долго колебаться между ним и принятием хотя и не верховной власти, но таких полномочий, которые позволили бы ему на нее притязать.

Из его сторонников многие, без сомнения, предпочли бы, чтобы он сделался просто членом Директории; но при создавшихся условиях приходилось желать того, чего желал он; сама природа вещей делала его во время переговоров хозяином положения. Между тем звание члена Директории его ни к чему бы не привело.

Итак, было решено заменить Директорию тремя временными консулами, которые вместе с двумя комиссиями Совета пятисот и старейших должны были подготовить конституцию и предложить ее на утверждение избирательным собраниям, так как верховная власть народа была догмой, которую никто не помышлял тогда оспаривать (* За несколько дней до 18 брюмера у меня произошла небольшая сценка, весь интерес которой сводится к сопровождавшим ее обстоятельствам. Генерал Бонапарт, живший на улице Шантерен, пришел однажды вечером побеседовать со мной о подготовке к этому дню. Я жил тогда на улице Тебу в доме, числившемся затем, как кажется, под No 24. Он был расположен в глубине двора, и первый его этаж соединялся через галереи с флигелями, выходившими на улицу. Мы находились в гостиной, освещенной несколькими свечами, и вели очень оживленную беседу; был уже час ночи, когда мы услышали на улице сильный шум: к шуму колес экипажей присоединялся топот кавалерийского эскорта. Экипажи неожиданно остановились перед подъездом моего дома. Генерал Бонапарт побледнел, и я, вероятно, тоже. Мы оба одновременно подумали, что явились арестовать нас по приказу Директории. Я задул свечи и, осторожно шагая, отправился через галерею в один из выходивших на улицу флигелей, откуда можно было видеть происходящее. Сначала я не мог отдать себе отчета в причинах всего этого движения, которое, однако, скоро объяснилось весьма забавным образом. Так как в ту эпоху улицы Парижа были ночью далеко не безопасны, то по закрытии игорных домов в Пале-Рояль все деньги, служившие для игры, собирались и отвозились на извозчичьих экипажах, причем откупщик игорных домов добился от полиции того, чтобы оплачиваемый им жандармский эскорт сопровождал каждую ночь извозчиков до его дома на улице Книши или где-то поблизости от нее. В ту ночь как раз перед дверью моего дома что-то сломалось в одном из извозчичьих экипажей, благодаря чему они и остановились там приблизительно на четверть часа. Мы с генералом много смеялись над овладевшей нами паникой, которая была, впрочем, совершенно естественна для людей, знавших так хорошо, как мы, намерения Директории и крайности, на которые она была способна. Примечание Талейрана).

Когда этот план был принят, то в силу полномочия, которое ему давала конституция, и под предлогом возбуждения, царившего в Париже, Совет старейших перевел законодательный корпус в Сен-Клу. Он рассчитывал устранить таким образом все препятствия к осуществлению задуманного плана. Ему сочувствовали два самых влиятельных члена Директории (Сиес и Баррас), значительное большинство в Совете старейших и часть Совета пятисот. Стража Директории, Ожеро, бывший ее начальником с 18 фруктидора, масса генералов и военных всех чинов, а также несколько любителей, в числе коих находился и я, отправились 18 брюмера (9 ноября 1799 года) в Сен-Клу.

Несмотря на это скопление сил, Совет пятисот оказал такое противодействие, что едва не привел весь план к крушению. Между тем речь шла только о замене одного вида полигархии другим (мне всегда приходится возвращаться к этому варварскому слову за отсутствием у него синонима). Можно себе представить, какая судьба постигла бы того, кто бы захотел сыграть роль Монка и имел противником почти всех, способствовавших тем или иным способом успеху 18 брюмера. Наконец, при помощи отчасти убеждения, отчасти устрашения победа была одержана, Директорию распустили: Сиес, Роже Дюко и Бонапарт были назначены консулами, и от советов остались только комиссии, которые должны были разработать проект конституции. Через десять или двенадцать дней после этого я снова получил портфель министра иностранных дел.