Остров живого золота - Анатолий Филиппович Полянский

из головы.

Инженер-капитан не способен был отвлекаться от сиюминутных забот. Завтра, через неделю – эти временные категории представлялись ему гарантией благополучия. Но сегодня, особенно сейчас несло ощущение беды. Хорошо, если все обойдется. На улучшение погоды рассчитывать вряд ли стоит. Скорее всего, задует сильнее. Катера у них хлипкие. Попробуй выбраться из бурлящего залива! Да еще с полной боевой выкладкой… Потерять людей, не начав операцию! Весело… Но, с другой стороны, за задержку с кого спросят? Скажут, приказ был, срок определен точный. Почему не выполнили? Это же не учение – война!

В палатку вошел Махоткин. Вода стекала с плащ-накидки ручьями. Подойдя к командиру, старшина доложил, что оборудование лагеря сдано прибывшей команде.

– Штормового предупреждения не получали? – спросил Толоконников.

– Пока нет, товарищ инженер-капитан.

– Что значит – пока? – нахмурился Толоконников. – Не могли узнать поточнее?

– На метеостанцию я звонил, – обидчиво возразил Махоткин. – Сомневаются синоптики. Циклон подходит, но то ли его к северу стянет, то ли аккурат нас накроет…

– Запросите еще!

Махоткин ушел.

– Надо бы подождать, – подал голос прислушивавшийся к разговору Свят.

– Как подождать? – набычился Толоконников. – А приказ?

– Там, наверху, не дураки сидят. Доложим, объясним. Против стихии не пойдешь.

– Давно ли вы осторожности научились, товарищ капитан? – язвительно заметил Толоконников.

– Надо исходить из реальных условий, – вмешался Червинский. – Раз шторм…

Инженер-капитан взглянул на ученого исподлобья:

– Попросил бы вас, профессор, не вмешиваться!

Возможно, если бы ему не воспротивились, Толоконников и сам согласился повременить. В конце концов, наверстать упущенное можно потом, на переходе. Но поскольку все были против, отступить, как считал новоявленный командир, он уже не имеет права. Дух противоречия пересиливал голос разума. Предположение, что его смогут заподозрить в трусости или в том, что он идет на поводу, толкало к сопротивлению. Нет, он не боялся рисковать и верил в свою счастливую звезду.

«Авось пронесет, – подумал со злостью, глядя Святу в лицо, и повторил про себя его любимую присказку: – Бог не выдаст, свинья не съест!»

Толоконников шумно поднялся. Резко нахлобучил каску.

– Ну вот что, товарищи, – сказал он голосом, в котором зазвенел металл, – осталось тридцать минут. Прошу к бойцам. Посадку начнем точно по плану. С первым катером пойду сам!

Из письма Калинника майору Бегичеву.

Август 1969 г.

…В последнем письме, дружище, ты просил рассказать о выходе отряда в море. Понимаю почему: в твоих записках недостает нескольких связующих звеньев. Но, надеюсь, ты не собираешься историю посадки на суда во время шторма излагать как героический акт? Демонстрация мужества и выучки личного состава, смелость и самоотверженность людей – все это красиво только со стороны…

Один из катеров в момент отплытия притерло волной к борту «Зари» (был у нас такой сторожевик). Еще минута, и суденышко бы сплющило, а люди оказались в воде… Выручил нас тогда Никита Калабашкин. Помнишь, был в эшелоне такой здоровенный парняга, былинный Добрыня, с круглым добродушным лицом и пудовыми кулачищами. Его семья сгинула в оккупации, и нерастраченную нежность к погибшим братьям и сестрам он перенес на своего друга – сержанта Клима Однокозова, под началом которого служил.

Так вот, схватил Никита бухту каната, представляешь, целую бухту, перекинул ее за борт и самортизировал удар. Борт катера остался цел, только смяло чуть-чуть. Но Калабашкина при этом могло раздавить как скорлупу. Я перепугался, ругаю его, а Никита в оправдание: «Да вы сами такой, товарищ замполит. Чего уж! Не погибать же зазря, коли один может всех ребят собой заслонить?»

А Однокозова ты тоже, конечно, не забыл? Я в эшелоне бутылку купленного им самогона разбил… Так вот этот солдат (его как раз накануне из сержантов разжаловали за самовольную отлучку), когда один из бойцов за борт сорвался, не задумываясь прыгнул следом. И вовремя. Боец, оказывается, плохо плавал, при такой волне сразу бы пошел топором на дно.

Забавный парень был Клим. Придумал себе маску «настоящего» мужчины: лихость, удальство, стопку в глотку и замашки провинциального ловеласа… А на деле был просто озорным мальчишкой, добрым, скромным и по-настоящему храбрым человеком…

О подвижничестве солдат можно рассказывать бесконечно. Они вели себя геройски, безусловно, рисковали и делали это, выполняя приказ, осознанно. Что же касается командования отряда, то оно было не на высоте. Счастлив наш бог – пронесло… Но риск, которому подвергался отряд, был велик. Мы, мягко выражаясь, проявили недопустимую небрежность. Что изменилось бы, выйди отряд в море несколько часов спустя? Такая задержка была бы оправдана и наверняка разрешена. Стоило лишь не ставить во главу командирскую амбицию, прислушаться к голосу совести и запросить начальство, доложив обстановку. Ведь все равно вскоре последовало штормовое предупреждение. Но мы к тому времени уже боролись с волнами в Татарском проливе…

Ты не подумай, что я во всем виню Толоконникова. Да, это он настоял на буквальном исполнении приказа. Эрг не из тех, кто «может сметь свое суждение иметь». Тем не менее командир в любом деле – никогда не устану повторять – фигура главная. От него многое зависит. Но не все. С себя я ни в коем случае не снимаю ни вины, ни ответственности. Замполит обязан был переубедить командира. Если бы я поставил вопрос ребром, как это случилось позже, он бы не пошел поперек.

Свят тоже не проявил привычной твердости. Он лучше других видел и понимал, чем грозит отряду, его детищу, необдуманное решение Толоконникова. Если бы не воля и энергия Свята, железной рукой заставившего всех нас пройти суровую выучку, десант вряд ли достиг бы цели в тех труднейших условиях. Так скажи, имел ли право бывший командир оставаться в стороне? Нет и еще раз нет! Действуй он более решительно, Толоконников определенно дал бы задний ход, потому что ему всегда не хватало уверенности в логичности собственных действий, хотя в личной храбрости отказать было нельзя.

Но попробуй понять и положение Свята. Волею обстоятельств он был поставлен в очень, я бы сказал, стеснительные рамки. Заместитель командующего не дал себе труда разобраться до конца в том, что произошло в отряде. Хоть бы снизошел до замполита. Я бы открыл глаза на многое. Теперь в армии, я знаю, с политработниками считаются больше. Это правильно… Уж я бы сумел отстоять Ивана Федоровича. И не пришлось бы ему балансировать между собственным уязвленным достоинством, врожденной деликатностью и чувством долга. Но быть на распутье можно до известного предела, за которым отбрасывается все личностное. Свят это впоследствии блестяще доказал в бою.

Мог бы свою роль сыграть еще один человек, которого я очень люблю. Ты, наверное, догадываешься, речь идет о