История лингвистических учений. Учебное пособие - Владимир Алпатов

Если несколько по-иному сгруппировать положения статьи В. Брёндаля, то можно выделить по крайней мере пять основных параметров, по которым он противопоставляет два указанных направления.

Во-первых, наука XIX в. «прежде всего исторична. Она изучает преимущественно происхождение и жизнь слов и языков, и ее внимание сосредоточено главным образом на этимологии и генеалогии». В лингвистике же XX в. «понятия синхронии языка… и структуры обнаружили свою необычайную важность». При этом В. Брёндаль обращает внимание на определенную противоречивость соссюровского понятия синхронии, которое может пониматься двояко. Он склонен считать, что «время… проявляется и внутри синхронии, где нужно различать статический и динамический момент». Однако возможно и другое понимание синхронии, для которого В. Брёндаль предлагает иные термины: «Может возникнуть и другой вопрос: нельзя ли предложить наряду с синхронией и диахронией панхронию или ахронию, т. е. факторы общечеловеческие, стойко действующие на протяжении истории и дающие о себе знать в строе любого языка».

Во-вторых, наука XIX в. (фактически, о чем В. Брёндаль не упоминает, лишь второй его половины) была «чисто позитивистской. Она интересуется почти исключительно явлениями, доступными непосредственному наблюдению, и, в частности, звуками речи… Всюду исходят из конкретного и чаще всего этим ограничиваются». Господствовал интерес «к мельчайшим фактам, к точному и скрупулезному наблюдению». В XX в. появилась «новая точка зрения, известная уже под названием структурализма, — название, которое подчеркивает понятие целостности». «Она удачно избегает трудностей, свойственных узкому позитивизму», центральное место в ней занимает понятие структуры. В. Брёндаль указывает, что не только в лингвистике, но «почти везде приходят к убеждению, что реальное должно обладать в своем целом тесной связью, особенной структурой»; приводятся примеры из физики, биологии, психологии.

В-третьих, наука XIX в. стала «наукой законополагающей». Центральное место в ней занимает понятие закона. «Этим законам приписывается абсолютный характер: с одной стороны, полагают, что они не имеют исключений… а с другой — в них видят истинные законы лингвистической природы, непосредственное отображение действительности». В лингвистике XX в. стараются не приписывать такую значимость отдельным изолированным законам: «Изолированный закон имеет только относительную и предварительную ценность. Закон, даже общий, не что иное как средство для понимания, для объяснения изучаемого предмета; законы, которые нужно рассматривать только как наши формулировки, часто несовершенные, всегда вторичны по отношению к необходимым связям, к внутренней когерентности объективной действительности». Иными словами, речь идет не столько о законах, сколько о моделях, которые как-то отражают действительность, но не столь непосредственно, как это предполагали в отношении законов А. Шлейхер и младограмматики.

В-четвертых, позитивистская лингвистика считала, что «единственно ценным методом является метод индукции, т. е. переход от частного к общему, и что за этими голыми фактами и непосредственными явлениями ничего не скрывается». Однако представление о том, что индуктивные обобщения основаны целиком на наблюдаемых фактах, иллюзорно: «Опыт и экспериментирование покоятся на гипотезах, на начатках анализа, абстракции и обобщения; следовательно, индукция есть не что иное, как замаскированная Дедукция». Лингвистика XX в. это открыто признала и основывается на дедукции.

В-пятых, во многом под влиянием общенаучной парадигмы своего времени лингвистика XIX в. считала, что «всякий язык постоянно изменяется, эволюционирует», а изменения в языке рассматривались как непрерывные. Но «нужно, наконец, признать очевидную прерывность всякого существенного изменения». Лингвистика XX в. учитывает «прерывистые изменения» и «резкие скачки из одного состояния в другое». Такие изменения в представлениях В. Брёндаль также связывает с общенаучным контекстом, указывая на понятие кванта в современной физике, понятие мутации в современной генетике.

Сопоставляя две научные парадигмы в языкознании, датский ученый отдает безусловное преимущество новой, позволяющей более правильно и адекватно понимать природу языка.

Другим ученым, рассматривавшим новую, структуралистскую проблематику, был английский языковед Алан Гардинер (1879–1963). По основной специальности египтолог, он также является автором двух общетеоретических книг «Теория речи и языка» и «Теория имен собственных». В первой из них, а также в статьях он рассматривал одну из важнейших проблем, поставленных Ф. де Соссюром, связанную с разграничением языка и речи.

А. Гардинер уточняет и делает более последовательной точку зрения Ф. де Соссюра. Он не склонен был рассматривать язык как систему чистых отношений. Также не считал он основополагающим для разграничения языка и речи противопоставление коллективного и индивидуального, поскольку язык может быть тем и другим: «Существует английский язык Шекспира, Оксфорда, Америки и английский без всяких уточнений». Ближе А. Гардинеру также содержащееся у Ф. де Соссюра понимание языка как объективной реальности, хранящейся в мозгу людей. А. Гардинер считает языком «собрание лингвистических привычек»; это «основной капитал лингвистического материала, которым владеет каждый, когда осуществляет деятельность „речи“.»

В то же время противопоставленная языку речь «в своем конкретном смысле означает то, что филологи называют „текстом“». «Речь… есть кратковременная, исторически неповторимая деятельность, использующая слова». Язык, согласно А. Гардинеру, содержится в речи и может быть вычленен из нее; однако после такого вычленения остается некоторый остаток, который является чисто речевым.

Эта концепция поясняется на примере предложения. А. Гардинер считал предложения сами по себе относящимися к речи. К языку же относятся, во-первых, слова, из которых строятся предложения, во-вторых, «общие схемы, лингвистические модели». Впрочем, А. Гардинер признает и принадлежность языку таких комбинаций слов, «которые язык так тесно сплотил вместе, что невозможны никакие варианты их», — то есть фразеологизмов. Но, как уже говорилось выше, в связи с психологическими основами лингвистических традиций, как раз слова, устойчивые сочетания слов и модели предложений и хранятся в мозгу человека, тогда как конкретные предложения каждый раз создаются заново. Тем самым концепция А. Гардинера глубинно психологична даже в большей степени, чем об этом прямо пишет автор.

Идеи А. Гардинера оказали определенное влияние на ряд лингвистов, в том числе на К. Бюлера, В. Брёндаля, а также на советского языковеда А. И, Смирницкого, см. его брошюру «Объективность существования языка», М., 1954. В целом однако вопрос о том, насколько реально существование языка в соссюровском смысле, оказался с 30-х гг. на периферии интересов структурализма: для многих ученых важнее было выявить внутренние свойства языковой системы и выработать собственно лингвистические методы в отвлечении от какого-либо психологизма.

Еще одним видным ученым, стоявшим вне основных школ структурализма, был немецкий психолог и лингвист Карл Бюлер (1879–1963). Помимо Германии, где он начинал свою деятельность, К. Бюлер с 1921 г. работал в Вене; именно там он написал труд, о котором дальше будут идти речь. После фашистской оккупации Австрии К. Бюлер эмигрировал в США, где жил до конца жизни; там он не создал ничего значительного. По основной специальности К. Бюлер был психологом, и соответствующим вопросам посвящено большинство его публикаций. Но в 30-е гг. логика научного исследования привела его к трудам в области языкознания; с 1932 по 1938 г. он публикует ряд содержательных лингвистических работ, из которых самой крупной и известной является книга «Теория языка», изданная в 1934 г. В 1993 г. книга впервые появилась в русском переводе (ранее по-русски издавались и некоторые из психологических трудов ученого).

В книге К. Бюлер пытался рассмотреть очень широкий круг вопросов. Трудно однако говорить о какой-либо последовательной лингвистической теории, им созданной, скорее это совокупность размышлений ученого по многим проблемам, часто в виде спора с предшественниками; такие размышления не всегда складываются в целостную картину. Наряду с общими принципами науки о языке, которым посвящена первая глава книги, он рассматривает и ряд более конкретных проблем, в частности, вопросы указательных слов и дейксиса, артиклей, метафоры и т. д.

Что касается принципов науки о языке, то также нельзя говорить о построении теории, охватывающей всю общелингвистическую проблематику. К. Бюлер высказал лишь некоторые, но важные компоненты такой теории, представляющие несомненный интерес. Отвлекаясь от конкретных особенностей языков, ученый стремился «выявить исследовательские установки языковеда-практика, способствующие его успешной работе, и точно — насколько это возможно — фиксировать их в теоретических терминах». Испытав несомненное влияние Ф. де Соссюра, К. Бюлер стремился уточнить и сделать более последовательными его идеи.