Конец заблуждениям - Кирман Робин

Дункан и раньше обдумывал то, что отец Джины может не выжить, но в качестве своего рода допущения, осмеливаясь представить себе худшее лишь на мгновение, – вот только теперь это показалось ему вполне реальной вероятностью.

Когда Дункан подошел ближе, мистер Рейнхольд зашевелился. Его сон был чутким, или же он просто отдыхал, потому что внезапно глаза мужчины открылись и уставились на Дункана, сияя бо́льшим огнем, чем, казалось, могло вместить это избитое тело.

– Это все-таки был ты, в маске, – обратился он к зятю, не удивленный его внезапным появлением. На мгновение Дункан испугался, что мужчина позовет санитара или полицию, но то, как Рейнхольд невнятно бормотал и моргал налитыми кровью глазами, дало Дункану понять, что он продирается сквозь туман, вызванный применением лекарств. Возможно, отец Джины не уверен, что эта встреча не галлюцинация.

Мистер Рейнхольд по-прежнему смотрел прямо на Дункана, пока тот искал что сказать.

– Я надеюсь, вы знаете, как мне жаль, что вы пострадали.

Он бы продолжил, но мистер Рейнхольд, казалось, не слушал, вытягивая шею, чтобы выглянуть из палаты.

– Ты один…

Когда он сказал это, на его лице проявилась печаль.

– Да, тут только я. С Джиной все в порядке, не волнуйтесь. Но поймите, мне пришлось оставить ее дома.

– Ты просишь меня… понять?

Мистер Рейнхольд попытался привстать, но боль заставила его снова рухнуть на кровать.

– Я имею в виду – я хотел бы, чтобы Джина могла увидеть вас, чтобы был какой-то способ для всех нас принять…

– Принять, что ты похитил ее? Что ты… Что, по-твоему, я должен сделать?

Слова давались ему с трудом, и веки мистера Рейнхольда опустились, так что Дункан почувствовал: беседа невозможна. Даже если мужчина успокоится и они продолжат разговор, все, что произойдет сейчас между ними, скорее всего, будет забыто.

– Возможно, сейчас неподходящее время для объяснений…

– Я тебе шею сверну! – взревел мистер Рейнхольд с такой внезапной яростью, что Дункан опешил. По выражению лица мужчины он мог видеть, что тот не контролировал себя, что его эмоции – результат воздействия препаратов, боли и шока. – Я должен был разобраться с тобой еще тогда, когда ты попытался забрать ее у меня!

– Я не пытался забрать ее у вас, – спокойно ответил Дункан, надеясь немного образумить его. – То было решение Джины вернуться домой, в Нью-Йорк.

– Нью-Йорк не был ее домом! Она потерялась там, и ты чуть не сломал ее. – Мистер Рейнхольд с трудом дышал. – Она прибежала ко мне разорванная на куски. А потом у тебя хватило наглости заявиться в мой дом, чтобы снова попытаться увести ее от меня!

Мужчина не в себе, подумал Дункан. В тот день в Санта-Фе, когда он стоял на своей лужайке, окруженный цветущими кактусами и бугенвиллеей, и говорил, как ответственный и беспристрастный отец, опекун, заботящийся только об интересах своей дочери, он не был таким. Теперь перед Дунканом предстал другой человек, почти варвар, который продолжал хрипло кричать со слюной на сухих, потрескавшихся губах.

– Ты думаешь, что теперь она твоя, но не обманывай себя. Как только она узнает правду, она бросит тебя и снова вернется домой. Грэм сообщил мне, что сказали врачи в Берлине. Она явно не понимает, что произошло и какой ты больной ублюдок. Но я-то знаю и уж точно позабочусь о том, чтобы ты гнил в тюремной камере до конца своих дней, горько сожалея, что осмелился подойти к ней. Я тебе обещаю!

Лицо мистера Рейнхольда покраснело: Дункан видел, как у него на лбу вздулась вена, а на шее натянулись жилы. Ненависть исходила от него, как жар, и Дункан не мог найти слов, чтобы успокоить его. Он был поражен яростью этого человека, и только сейчас до Дункана дошло, что их горячая перепалка привлекла внимание. Ворвался санитар, что-то возмущенно крича Дункану по-итальянски. Охрана могла прибыть в любой момент. Не говоря ни слова, Дункан пронесся мимо санитара и выскочил за дверь. Сильная боль пронзила его, когда он мчался по коридору, а позади него темпераментно звучала итальянская речь. Сбежав по лестнице, чувствуя, как сердце бьется под ребрами, он ворвался в вестибюль, где пара вращающихся дверей была единственной преградой на пути к свободе.

* * *

Обратный путь пешком, с остановками в попытках оправиться от боли, занял ощутимо больше времени, чем поездка на такси. Плохо освещенная дорога, трудно различимые названия улиц. Дункан дважды забрел не туда, поглощенный своим горем.

Было страшно и жалко видеть отца Джины в таком состоянии, когда желания, скрытые в его сердце, так обнажены. Все годы, что он ворчал на отца Джины, подозревая, что этот человек может быть каким-то образом настроен против него, он всегда предполагал, что их соперничество ничего не значит. Даже когда он солгал Джине всего несколько дней назад, придумав их ссору, ему не пришло в голову, что реальность хуже, чем он себе представлял. Он притворился, что отец Джины хотел оставить ее себе, а теперь оказалось, что это правда. Их разговор ошеломил его отчасти потому, что осуждение этого человека в его адрес жестоко, но также и потому, что те же обвинения можно выдвинуть и в адрес мистера Рейнхольда. Этот человек, который, казалось, жаждал, чтобы его дочь жила свободной жизнью, в глубине души не хотел ее отпускать. Чего мистер Рейнхольд на самом деле желал – может быть, даже больше, чем Дункан, – сохранить Джину для себя. И поэтому Дункану казалось, что своим эгоистичным поступком он мог бы спасти Джину от такого рода заключения

К тому времени, когда Дункан добрался до дома Мауро, ночное небо стало светлеть. Он бесшумно вошел и, поднявшись по лестнице, обнаружил Джину спящей в постели. Лежа рядом с ней, измученный болью, с саднящей душой, он испытывал желание заключить ее в свои объятия, защитить от всех сторонних сил, даже тех, что были в нем самом, которые стремились держать ее связанной.

Но если это действительно то, что он чувствовал, и если он любил ее так, как был убежден, он должен немедленно рассказать ей, что натворил. Он должен позволить ей решить, хочет она быть его или нет, с учетом всей правды.

Дункан протянул руку, чтобы легонько похлопать ее по плечу. Джина перевернулась, открыла глаза и посмотрела прямо на него, как это сделал ее отец всего несколько часов назад. Он боялся того, что она видела, глядя на него, но ему не хватило самообладания, чтобы взять себя в руки, улыбнуться и притвориться, что все в порядке. Дункан был убежден, что Джина должна знать: что-то не так, и все же выражение ее лица оставалось чистым, легким, в некотором роде сияющим. В ту секунду, когда он собирался признаться, Джина заговорила первой и двумя короткими словами заставила его замолчать:

– Я беременна.

Глава тринадцатая

Джина

Сиена, Рим, июль 1996 года

Сделав свое удивительное и пугающее признание, Джина ждала моментальной реакции Дункана, но он молчал, совершенно ошеломленный. С трудом придя в себя, поцеловал ее и держал в объятиях, не произнося ни слова, пока они лежали в постели. Только после того, как они встали и оделись, он наконец заговорил, хотя то, что он произносил, не имело ничего общего с его чувствами. Он выразил озабоченность по поводу практической стороны дела: Джину должен немедленно осмотреть врач и назначить тесты, которые следует провести, посоветовать витамины, которые она должна будет принимать.

– Мне кажется, что в этой ситуации, – продолжил Дункан, – нам определенно следует покинуть Сиену и отправиться в Рим.

– Так скоро? Здесь ведь тоже есть больницы.

– Небольшие, к тому же наверняка они будут полностью забиты. Нет-нет. Мы не будем рисковать. – Его тон стал твердым: – Тебе понадобится врач, говорящий по-английски, которого мы скорее найдем где-нибудь в Риме. Мауро вроде предлагал свою квартиру прошлой ночью?

Джина была впечатлена скоростью, с которой Дункан придумал этот план.