Павел II. Книга 3. Пригоршня власти - Евгений Витковский

Всю историю перекусиховского бистро Сухоплещенко распутал скоро, впрочем, не вдаваясь в самое ее начало, там ему не по уму было. Ну, взялись откуда-то десять Волковых и Волчек, непристроенных баб в жены набрали, покатили с Брянщины в Москву, кормя народ по пути. Великий князь Никита Алексеевич еще до при царе примерно той же дорогой прибыл, и бабы его тоже в проезжаемых селениях народ кормили. А вот что рэкетиров по дороге пришили да закопали это они молодцы. Умное предприятие у них, еще где-то бабу-экономистку спроворили, их и в Москве-то днем с огнем, — но плохо, что двух бандитов «за так» отпустили. Сухоплещенко шевельнул хозяйственным мизинцем, и уже через два дня прибавилось работы «Мастерской по изготовлению наглядных пособий», той, что на Ломоносовском проспекте. Ничего, там еще не такое вываривали. А вот неопознанный скелет, тот, что в ноябре был на выварку сдан, уже забирать можно. Сухоплещенко сделал пометку в календаре: как раз будет скоро случай далеко его подарить, не забыть бы.

Тюльку-Дениса статский советник в расчет не принял, раз уж его Волковы в свое дело взяли. Но принял в расчет другое: всего в перекатном бистро окопалось двадцать три рыла. Фургон и два прицепа. В меню — лапша, плов. Дневной доход, чистый — чуть не сорок империалов, и даже свой музыкант есть, играет за бесплатно, для услаждения питающихся. Кажется, и документы ведутся учетные, даже книга жалоб в стекле у шофера объявлена. Ну, а что репу-морковку воруют, где могут, — ничего с ними не поделаешь, простые русские люди, такие же, как все…

В общем, нечего этой публике мотаться без хозяина-защитника, хотя пока вроде бы неплохо обороняются. Пусть кормят, зарабатывают, процветают, укрупняют дело. А ездить зачем? Дать им хорошее место в Москве, как-нибудь переименовать, брать с них за аренду символический налог, или даже вовсе пусть ничего не платят, а вот название нужно им другое. Престижное. Не деньги были статскому советнику сейчас нужны, их сейчас ему хватало, — ну, не слишком, конечно, лишних не было, но кое-какие водились.

В границах Московской губернии перекусиховское бистро остановили какие-то пятеро в гражданском. Но без стрельбы, без угроз и без мотоциклов; так, стояла на обочине серая «волга», какой-то тип поинтересовался документами, в основном лицензией на торговлю. Попросил экономиста, кто тут вложением-недовложением занимается. Ну, ясно кто: Анфиса Волкова. Пересела она в «волгу» со всей пачкой документации, сидела там битых два часа, Антон, Антип и Артем все это время непрошеных мужиков на мушке держали, не таких, чай, закапывали. Но Фиса выглядела мирно, хотя сурово, что-то там доказывала. Потом бумажки сложила и отправилась в кузов фургона совет держать. «Волга» осталась на месте.

Пришла Фиса с деловым предложением от статского, не то действительно статского, он, кажется, и сам не помнил какого советника Бухтеева. Предлагали перекусиховскому бистро не обычный рэкет, а культурный. Во-первых: ни гроша с них никто не требовал. Во-вторых: обеспечивали им снабжение мукой, сухими грибами, ножками какого-то вкусного президента. И место им предлагали в черте Москвы постоянное, притом какое-то хорошее, где и потребитель все время, и бандитов нет. И другие блага. Анфиса их записала, хотела список прочесть. Тут не выдержал Тимофей.

— Ну, а с нас-то, с нас-то что?..

— С нас, Тимоша, вот что, не ерепенься наперед, не такая это чепуха, как тебе кажется. Хочет советник Бухтеев, чтобы мы название сменили.

Минута молчания длилась и длилась — никаких генсеков таким долгим молчанием не чтили. Нарушил молчание Тюлька, ничего не понявший, но названием заинтересовавшийся.

— А чем «Перекуси» плохо? Ну и как мы теперь будем?

— Ты погоди, будем, не будем. «Перекуси» мы останемся. А менять то, что дальше. Хотят от нас, чтоб мы кузов перекрасили и документы переоформили… Нет, переоформит он сам. Мы будем «Бухтеев и Компания».

— А «Братья Волковы и Волчек»? — возмутился Артем.

— Это если хотим, ему без разницы.

— Нет, мы хотим! — объявил почему-то Тюлька.

— Ну, а если не согласимся? — спросил Артем.

— Да ладно, начальник взялся… Я уже согласилась. Но с тем, чтобы место в Москве мы сами выбрали. В общем, если больше сказать некому и нечего, то пожалте краситься.

Артем потянул носом, нюх был все еще при нем, волчий. Он чуял, что контору во что-то втягивают.

— А если не согласимся?

Анфиса достала что-то в тряпице и развернула. Артем увял мигом: это была та самая звездочка из красной жести, которую они с двоюродными укрепили поверх обелиска, когда мотоциклистов закапывали. Выбора никакого не было. Где и какая потайная свинья зарыта — советник Бухтеев, выходит, уже докопался.

— Ну, а пожрать с нами западло твоему Бухтееву будет?

Анфиса, ни слова не говоря, собрала бумаги и вылезла из фургона. Бухтеев, человек совершенно подневольный, на этот случай имел инструкцию: жрать, что дадут. Дали опять-таки лапши. С тем и порешили. Потом еще долго перекрашивали фургон и прицепы, еще до утра переписывали с Анфисой бумажки, — никому не спалось. Тимур наигрывал мелодию, которая братьям больше всего полюбилась, потому что на губной гармонике выходило почти так, словно бабушка Серко поет, — вообще-то это была «Серенада» Шуберта, но откуда такое знать Артему. Волковы сидели кружком и роняли слезы, бабы даже удивлялись, какие у них мужья задушевные. По просьбе Бухтеева Артем сыграл еще и недавно выученный марш «Тоска по родине». Репертуар у Волчека был уже на два десятка номеров, потому как слух он имел абсолютный, а губную гармонику репарационную.

Так на обочине, Балабанова не доезжая, простояли еще день и еще ночь. Утром Бухтеев привез специально изготовленную для перекусиховцев круглую печать, еще треугольную печать, еще пачку фирменных бланков, трудовое соглашение с московским начальством и еще до фига всего разного. Устал Бухтеев как последняя служебно-бродячая, мечтал об одном: убраться к себе в Наро-Фоминск, где сухоплещенковская жена на связи дежурит. Ладно, что ее муж заставил Бухтеева все переговоры с бистро проворачивать, так ведь еще и завози туда муку, чтоб хорошую притом, за подмоченную, грозит, Бухтееву самому репутацию подмочат, да еще как! С него станется, и подмочит, и вовсе замочит нет в нем сердобольной русской души.

Отдыха в эти дни не перепало даже Тюльке. А уж Анфиса вовсе «дошла» — из всех документов по прежнему хозяйству можно было не переделывать разве что «кэ жэ и пэ», потому что в ней вообще ни единой записи не было. Однако Бухтеев, помимо всяких формальностей, привез фирме и подъемные: пятьсот новых, кажется, даже еще теплых с чеканки империалов. И сейф к ним. Заметил, какой именно вещи в хозяйстве недостача наличествует. Бесплатно! Мужчина этот Бухтеев был из себя ничего, но куда ему до Тимофея! Словом, перекрасились, погрузились, поехали, — с тем, что место постоянной стоянки они выберут, когда Москву изучат хоть малость. А Бухтеев свалил в Наро-Фоминск.

Первую остановку сделали в Матвеевском и сразу чуть не погорели: не все рэкетиры Москвы были подчинены Бухтееву. Устроили Волковым, только они торговлишку-то начали, натуральную драку. Бабы, как было условлено, сразу в фургон деру, мужики встали стеночкой, как один все фигуристые, жилистые, небритые. Москвичи, что к ним втроем за калымом подвалили, как-то поджались и поостереглись, — впрочем, отступили с угрозами. Тема добрался до телефонной будки, ноготь в прорезь пихнул, — ну, и связался с нужным номером, про который за Балабановым условились. Мужичонки московские рассосались, но торговать в Матвеевском перекусиховцы больше не пожелали: грязно, лезет с угрозами всякая шушера, ногтей на нее не напасешься. Поехали дальше к центру.

Через центр им ехать все-таки не разрешили, хотя они собирались сразу на Красную площадь. Пришлось пилить по Садовому кольцу, — а куда? Тима еще ноготь истратил, и тут ему повезло, он попал прямо на Сухоплещенко. Тот задумался: и впрямь, куда им ехать? Раньше в Москве главным рестораном, говорят, «Яр» был, это потом который гостиница «Советская», теперь вроде бы должна стать она «Императорская», да все не перестроят ее, гнилая, как все советское. Место возле ипподрома, бойкое. Туда, что ли?.. С трудом объяснил, как проехать. Тима влез в кабину и с трудом еще большим стал втолковывать Тепе — куда. Тепа ничего понять не мог, покуда Волчек не сказал заветного слова «ипподром». Значит, туда, где лошади. Антип потянул носом — и поехал туда, куда вело. Нюх у него на это дело тоже волчий был.

Кое-как пристроились. Стеша кур села обрабатывать. Анфиса права качать пошла с помощью третьего Тиминого ногтя. Эдак скоро за губную гармонику нечем взяться будет. Примчался какой-то порученец в синем, рявкнул на полицейских. Покуда суп да прочее, более или менее свободная от дел Маша пошла слоняться на ипподром, над которым как раз добавляли к вывеске новую строчку, был он просто «Московский ипподром», а теперь стал «имени Михаила Синельского». «А это кто?» — спросила Маша у билетерши. «Темная лошадка, не знаю…» — ответили ей. Маша пошла изучать здешнюю публику и обстановку, что такое «в беговой качалке», и чем это хуже или лучше, чем «под седлом», как ставить в тотализаторе, но успела понять только, что к тотализатору спокойней не подходить и уж подавно мужиков не подпускать, как вдруг услышала вопль: «Ах, Маша! Ox!» — и в объятия к ней кинулась добрая старая знакомая Лукерья, жена Антона-кровельщика, она же довольно известная Настасья. Нынче она была не то чтоб в увольнительной, скорей в самоволке, подменилась караулом с другой Настасьей, которой невтерпеж было сношаря-батюшку хоть покараулить, если нельзя ничего более того, — а сама рванула сюда, к лошадушкам. Очень ее эта забава в Москве увлекла, стала играть, в накладе никогда не оставалась, понимала кое-что, нутром чуяла, когда жокей лошадь на копыто посадит, и в такой заезд на ставила. А уж новостей у нее для Маши было… А уж у Маши для нее новостей было… От главной Машиной новости Лукерья несколько обалдела, узнала, что Маша больше не Мохначева, а Волчек, верная мужняя жена. «А со сношарем-батюшкой как же?..» — «А простит он меня, как Тимку моего увидит». — «А ты же вроде к подмастерью ластилась?..» Маша думала, что расплачется, но нет: Паша-подмастерье — он что, он теперь золотой. А золотых много. А Тима единственный.