Умышленное обаяние - Ирина Кисельгоф

Я не умер, но болен памятью, которую должен забыть. У матери была шизофрения, мне тоже может повезти. Это наследственное. Я жду ее всю жизнь. Могу ли я простить свою мать?

Саша

Я снова, снова, снова не сплю. Из ночи в ночь. Не спать, не спать, не спать – не просят, требуют часы. В них не ходят стрелки, у них электронные цифры. Но они долбят меня бесконечным боем бегущего времени. Не ждать, не ждать, не ждать – не молит, приказывает сердце. Я думаю о том, что пройдет время и пять цветов сольются в один. И это хорошо… Не просто хорошо, а отлично! Серый цвет – ни то ни се. Ни радость, ни боль. Так… пустота. Зато все путем. Вот только что мне делать с памятью?

Мне было двенадцать лет. Мы с матерью отправились на свадьбу двоюродной тетки в другой город. Полный автобус гостей. Было так весело. Все толпой в автобус, мать осталась в стороне, чтобы не толкаться. Да… Лучше бы мы уехали утром, но мать не отпустили с работы.

– Не садись со стороны проезжей части! – крикнула она мне в спину. – Там опаснее!

Мест не было, я села там.

– Я же тебе сказала, – усаживаясь, ворчала мать. – Путь неблизкий. Мало ли что.

У нее звериный нюх, мне повезло меньше.

– Тут интереснее, – отмахнулась я. – Какая разница?

– Толик, поменяемся? – попросила мать. – Вы с Машей – на наше место, мы – на ваше.

Может быть, лучше было остаться на выбранных мной местах?

Я люблю смотреть в окно. Нужно только дождаться, когда кончатся деревья, и ты увидишь тюльпановые поля. Маленький, весенний Грас в окрестностях моего города. Утром – заморозки и роса, днем – солнечная конфорка и прожаренный воздух. Утром – застенчивая свежесть, днем – ожоговая болезнь. И ни одного человека, даже сборщиков. Красный утомляет. Тюльпаны убивают.

Мы пересели, красные поля остались с другой стороны. Я разозлилась на мать. И правильно! Надо было попробовать.

Весной сумерки приходят ненадолго. Красное солнце падает вниз и распластывается над горизонтом. Степь горит бездымным пожаром, ни одного уголька. Так начинается ночь. Ночью – темень, ни зги. Ветер лезет в окно, холодя потное тело. Хочется спать, а глаза ловят огни. Чернота, чернота, чернота. И вдруг – три-четыре огонька. До сих пор не знаю, кто живет в такой дали? Темно-синее небо, черные холмы, и далеко-далеко светят желтые электрические глаза пары невидимых зверей. К ним ведут две колеи, они сереют в земле светлой тенью. И ни единого человека, даже машина не пропылит. Зачем эти две колеи? Кого туда несет, если там и нет никого?

Я уснула и не увидела главного. Автобус налетел на брошенную машину без габаритных огней. Конус света выхватил ее слишком поздно, шофер не успел затормозить. Трое погибли на месте, двое – почти сразу, в больнице. На мне и матери не оказалось ни царапины. Оставшиеся в живых вытаскивали раненых, потом трупы. Мать изорвала подол своего платья, чтобы остановить кровь. Катастрофа случилась посреди ночи, попутная машина встретилась только к утру. Все было кончено. Но я не забыла, мне помогли.

– Я нас поменяла, – блестя страшными глазами, сказала тогда мать. – Понимаешь? – Ее больные зрачки впились мне в лицо. – Что теперь будет? Не знаешь? Мы должны?

До сих пор помню лицо Маши. Струйка крови изо рта, и больше ничего. Что я ей должна? Жить на всю катушку или начать отдавать?

– Что я должна? – сами спросили мои губы.

Я подошла к окну. А за ним весна, весна, весна. Ветер включил листья, они выкипают зеленым варевом прямо ко мне на балкон. Стоит только протянуть руку, и грин-карта в кармане. Что мне мешает? Солнце палит листья черемухи, сворачивая их лодкой-долбленкой. Но я остаюсь на берегу, мои лодки гниют в порту. Ягоды черемухи уже стали темнеть, а я никогда не делала бус из полосатых косточек джиды. Может, я была бы другой? Я стягиваю горло стеклом и пластмассой, чтобы не закричать. Может, лучше кричать? И тогда меня смогут услышать? За окном пахнет весной, но она уже отцветает. Оглянуться не успеешь – осень осыпала листья, и лета как не бывало. У меня закипели слезы на глазах, я так и не узнала… Так и не узнала запах джиды! Сама не хотела. Сама!

– Что я должна?

Меня носит из угла в угол неведомая сила. Угол, кровать, стул, балкон. Опять угол, кровать, стул, балкон. Снова и снова – лечь-встать, лечь-встать, лечь-встать!

– Что я должна?

Я легла на пол и прижалась к нему щекой. Теперь здесь мое место? Там, где был он? Так мне помнить?! Однажды, когда меня забыл один человек?! В моей ладони сухой язык тюльпана. Он побурел и стал прозрачным, одно неверное движение – и нет его. Я, не касаясь, глажу жилки. Так мне помнить?!

Я обхватила голову, колени жгут локти, а пальцы – лоб. Моя душа натружена не спать, в глазах бельмом бессонница, он в ее бельме мозолью. Мне жаль до слез, да только и слез уже не осталось. И не себя мне жаль – мне жаль, что все уходит. Но только я не знаю… Что делать? Он уедет… Все равно? Ведь ничего мне не исправить. Ничего.

Зачем тогда я торчала у кровати чужого ребенка? Вместо того чтобы… Испугалась? Да что со мной? Боялась не простить? Стать копией матери, сделав кого-то несчастным? Таким же, как я? Я все могла! Все! Все можно изменить!

Я посмотрела вверх и попросила:

– Я все исправлю. Все отдам. Оставь его со мной!

И на подоконник села бабочка. Маленький посланник весны. Голубой, как кусок неба. Прозрачный, как ветер. Легкий, как судьба. Может, это мой лоцман? Бабочка качнула крыльями, я затаила дыхание. Направо? Значит, будет хорошо. Ветер погладил черемуху, она шлепнула долбленками по створке окна. Ну же!

Не знаю, сколько я ревела. Так жаль себя. Так жаль. Так жаль, что хочется смеяться… Глупая, глупая, глупая я!

* * *

Я остановилась у подъезда, нужно переждать. Не привыкла. Я оглянулась, вытащила зеркальце и улыбнулась. Глаза красные, под ними круги. Я больна, но это не страшно. Это опасно!

Что я смеюсь? Сумасшедшая…

Он открыл дверь и отпрянул назад. Мне стало стыдно. Так сильно, что загорелись щеки.

– Можно? – нерешительно спросила я.

– Я не ждал, – испуганно ответил он.

– Я… Я шла мимо. Напрасно?

– Нет! Конечно! – тихо вскрикнул он и неловко отступил в сторону, я неуверенно прошла, но осталась в прихожей.

– Папа, – я заглянула ему в глаза. – Прости меня.

– За что? – испугался он.

– За то, что тебе со мной не слишком повезло.

– Ну что ты… – Он вдруг обмяк и сел на стул в прихожей, не глядя. – А я думал, ты уезжаешь.

– Не пустишь? – засмеялась я.

– Как я могу? – тихо сказал он и поднял голову. – Уезжаешь?

– Почему ты так решил? – У меня засосало под ложечкой.

– Не знаю… – Он вглядывался мне в лицо. Он искал, я прятала глаза.