На грани войны - Кайла Стоун

бисеринки пота.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь!

— Ты пришел сюда, чтобы убить меня.

Ноа сделал шаг к нему, его движения стали быстрыми и резкими.

— Нет, я бы не…

Лиам посмотрел на него тяжелым взглядом.

— Нет? Значит, у тебя нет ножа, спрятанного в рукаве куртки?

С яростным рыком Ноа бросился на Лиама.

Глава 34

Лиам

День пятьдесят третий

Ноа бросился на него, зажав в руке спрятанный нож.

На волне адреналина Лиам сделал шаг влево, нанося сильный удар рукой. Он использовал край правой руки, чтобы перенаправить нож Ноа в сторону от своего тела.

Схватив верхнюю часть рукоятки ножа Ноа, он просунул большой палец под его запястье, создав точку опоры. Согнул запястье внутрь и рывком вывел Ноа из равновесия, выкручивая руку с ножом вниз и назад.

Обычно Лиам наклонял корпус, чтобы еще больше вывести цель из равновесия. Используя импульс движения вперед, он вогнал бы нож под грудную кость врага в сердце.

Вместо этого он вывернул запястье Ноа так сильно назад, что тот вскрикнул и выронил нож. Он упал на ковер. Лиам отбросил нож ногой. Он отпустил Шеридана и отошел назад.

Ноа упал на спину, застонав от боли в вывернутом запястье. Затем резко выпрямился и потянулся за пистолетом.

Он едва успел взять его в руку, как Лиам отшвырнул пистолет в сторону. Тот пронесся по ковру и упал куда-то под журнальный столик.

Ноа снова бросился на Лиама. Лиам легко парировал его руки и нанес удар локтем в лицо Ноа. Удар рассек ему верхнюю губу и выбил несколько зубов.

Ноа пошатнулся, кровь хлынула из его носа и рта.

— Ты уже закончил? — спросил Лиам.

Ноа взревел и снова бросился на Лиама, обрушив на него ливень ударов. Ноа сделал дикий замах, от которого Лиам легко уклонился. Прежде чем Ноа смог восстановить равновесие, Лиам шагнул вперед, согнул руку и ударил его под подбородок острием локтя.

Голова Ноя откинулась назад. Его руки метнулись к горлу. Лиам мог бы нанести удар, разрывающий дыхательные пути, но предпочел нанести мощный удар в живот.

Задыхаясь от боли, Ноа медленно и неуклюже опустился на колени. Он так и остался стоять на коленях перед Лиамом, склонив голову. Его плечи опустились в знак поражения.

Лиам быстро обыскал его, затем уставился в упор, с трудом подавляя отвращение. Горячий гнев пронесся по телу, как электрический ток.

— Я должен убить тебя. У меня есть полное право.

Ноа не мог даже смотреть на него. Он выглядел ничтожным, слабым, жалким человеком.

Лиам боролся с желанием покончить с ним, здесь и сейчас. Все в его подготовке призывало это сделать. Все, кроме его сердца.

Ради Ханны Лиам сдержался.

Как бы ему ни хотелось, он не стал бы убивать мужа женщины, которую любил. Он не стал бы убивать отца ее ребенка.

Он знал, что Ханна никогда не сможет смириться с этим. Даже если она захочет, даже если простит его. Это всегда будет присутствовать между ними — тень, призрак, темная и уродливая вещь, которая не умрет.

Стиснув зубы, он ткнул пальцем в сторону трусящего Ноа.

— Уползай, как пес, поджавший хвост. Хотя беру свои слова обратно. В правой лапе Призрака больше чести, чем во всем твоем теле.

Ноа, пошатываясь, поднялся на ноги. Он смахнул кровь с разбитой губы и уставился на свои забрызганные кровью руки, словно они ему не принадлежали.

— Мне жаль, — прошептал он. — Я не хотел этого.

— Хотел, — прорычал Лиам. — А теперь убирайся с глаз моих долой.

Глава 35

Розамонд

День пятьдесят третий

Розамонд чувствовала, как ее железный контроль ускользает.

Ноа ее подвел. Сегодня вечером он планировал убить Лиама Коулмана.

Она только что говорила с ним по рации. Его попытка не увенчалась успехом.

Он поклялся, что попытается снова, но вряд ли ему удастся подобраться достаточно близко, чтобы увидеть солдата, не говоря уже о его ликвидации.

Она стояла перед окном своего кабинета, зажав в руках небольшой предмет, и смотрела сквозь стекло в ночь. Деревья не шевелились, луна наполовину скрыта лентами темных облаков.

Позади нее на столе стояла наполовину пустая бутылка шардоне, а рядом с ней — пустая чашка. Все лампы в доме горели, что мешало разглядеть улицу. Прямоугольник желтого света тянулся через снег.

Ужин состоял из стейка, картофельного пюре с подливкой и нескольких бокалов красного вина под музыку Баха на одном из старых CD-плееров, которые раздобыл Саттер.

Если бы только она могла наслаждаться ужином. Вместо этого она едва попробовала еду, едва услышала музыку.

Она не могла перестать думать о той ночи много лет назад. В тот вечер Розамонд наконец узнала, кто она, на что способна и на что готова пойти, чтобы получить желаемое.

Большинство людей не считали себя способными на убийство.

Она знала то, что люди не хотели признаваться себе — что каждый из них способен буквально на все. Но только если достаточно сильно этого захотеть.

Она помнила, как стояла на коленях на холодном кафеле, как в ее дрожащих руках блестел окровавленный нож, а на полу рядом с ней распростерлось тело. Как адреналин и страх захлестнули ее, от чего сильно закружилась голова.

Ее испугал шум. Повернувшись, она увидела сына, стоявшего в коридоре и наблюдавшего за ней, за всем происходящим.

Худые руки семилетнего Гэвина свисали по бокам, три пальца на левой руке были забинтованы. Кэлу нравилось причинять боль всем, кто оказывался слабее его.

Они не пошли к врачу. Они никогда не ходили к врачу.

Лицо Гэвина не выражало ничего, рот представлял собой тонкую красную линию. Он не проявлял никаких эмоций. Ни страха, ни печали. Ничего.

Розамонд не знала, как долго он стоял там. Наверное, он видел, как его отец повалил ее на пол и начал душить. Видел, как она сопротивлялась, вонзая кухонный нож между ребер Кэла Пайка и ввинчивая его в его легкие. Как тот хрипел, барахтаясь на полу кухни, словно умирающая рыба.

Они никогда не говорили об этом — ни в ту ночь, ни после.

Гэвин подошел и встал рядом с ней. Он взял нож из ее рук и завернул его в посудное полотенце. «Я закопаю его», — сказал он без слез и театральности. Вот так просто.

Тело они тоже похоронили, глубоко в лесу на своем участке в двадцать акров. Возможно, оно все еще там — груда пожелтевших костей, все, что осталось от монстра, который терроризировал ее восемь лет.

Розамонд отвернулась от окна и