Сказки (с иллюстрациями) - Вильгельм Гауф

Но этот слуга был все же более предан своему ласковому и благочестивому господину, чем злому графу фон-Шальксбергу. Однажды вечером он с участием осведомился у госпожи Фельдгеймер о состоянии здоровья своего господина; и когда та ответила, что он чувствует себя довольно хорошо, он открыл ей заговор обоих братьев и сообщил о том, что они собираются, как только узнают о смерти брата, на радостях палить из пушек. Старушку это очень разгневало; она немедленно передала об этом графу и, когда тот не хотел верить такому бессердечию братьев, посоветовала ему испытать их и распространить слух, будто он умер, — тогда и обнаружится, будут ли они палить из пушек. Граф позвал к себе слугу, подкупленного братом, допросил его сам и приказал ему съездить в Шальксберг и сказать там, что он кончается.

Слугу этого, поспешно съезжавшего с Хиршберга, увидал работник графа Вольфа, остановил его и спросил, куда это он так спешит.

— Ах, — отвечал тот, — мой бедный господин не доживет до вечера, всякая надежда потеряна.

— Как? Неужто уж до того дошло? — воскликнул тот, подбежал к своей лошади, вскочил на нее и так быстро поскакал в Цоллерн, а потом в гору к замку, что у самых ворот лошадь его пала и он сам, успев только крикнуть: «Граф Куно умирает», лишился чувств. Тотчас раздался грохот гогенцоллернских пушек; граф Вольф вместе с матерью уже радовались бочке хорошего вина, пруду и драгоценностям, которые достанутся им в наследство, а также громкому отзвуку своих пушек. Однако то. что он принял за отзвук своей пальбы, были пушки Шальксберга, и Вольф, улыбаясь, сказал матери:

— Как видно, у Шалька тоже был шпион, и нам придется поделить с ним вино, как и прочее наследство. — И он тотчас сел на лошадь, ибо опасался, что брат опередит его и, может быть, возьмет себе часть драгоценностей покойной графини.

Но у пруда оба брата съехались и оба покраснели друг перед другом, так как каждый первым хотел попасть в Хиршберг. Продолжая путь вместе, они ни словом не обмолвились о Куно, а братски совещались, как им поступать в дальнейшем и кому владеть Хиршбергом. Когда же они по подъемному мосту въехали во двор замка, они увидали в окне брата в полном здоровье и невредимым, но взоры его сверкали гневом и негодованием. Увидав его, братья очень испугались, даже приняли его сначала за привидение и перекрестились; когда же убедились, что он из плоти и крови, Вольф крикнул:

— Эй, как славно! А я, черт возьми, думал, что ты умер!

— Как видно, раздумал, — сказал Шальк, злыми глазами глядя на брата.

Но тот отвечал им громовым голосом:

— Отныне я навсегда порываю связывавшие нас узы родства. Я слышал выстрелы, которыми вы оповещали о вашей радости. Но посмотрите сюда, и у меня на дворе стоят пять кулеврин[10], и я приказал их хорошенько зарядить, чтобы почтить вас. Убирайтесь из-под их прицела, не то узнаете, как стреляют в Хиршберге.

Они не заставили повторить это себе дважды, так как по лицу его поняли, что он не шутит. Они пришпорили коней и наперегонки поскакали с горы, а их брат выпустил-таки им вдогонку заряд; ядро просвистело у них над головой и заставило обоих одновременно отвесить по вежливому и глубокому поклону: но он хотел их только попугать, а не ранить.

— Зачем же ты стрелял? — недовольно спросил маленький Шальк. — Глупый! Ведь я стрелял только потому, что слышал твои выстрелы.

— Напротив, спроси-ка мать, — возразил Вольф, — это ты стрелял первый и опозорил и себя и меня, барсук ты этакий.

Младший братец не остался в долгу, и у пруда они осыпали друг друга градом ругательств, доставшихся им в наследство от Цоллерна — Злой непогоды, и расстались лютыми врагами.

На другой же день Куно составил завещание, и госпожа Фельдгеймер сказала патеру:

— Могу побиться об заклад, — не очень-то приятное послание оставил он стрелкам. — Но как она ни была любопытна и сколько раз ни приставала к своему любимцу, он так и не сказал ей, что было написано в завещании, и она этого никогда не узнала, так как через год добрая старушка скончалась, и ее мази и настойки не помогли ей, ибо она умерла не от болезни, а от девяноста восьми лет, которые и совсем здорового человека сведут под конец в могилу.

Граф Куно похоронил ее не как бедную женщину, а словно она была его родной матерью, и после ее смерти он почувствовал себя еще более одиноким в своем дворце, тем более что патер Иозеф вскоре последовал за госпожой Фельдгеймер.

Но не очень долго пришлось ему страдать от своего одиночества: добрый Куно умер двадцати восьми лет, и злые языки утверждали, что он погиб от яда, который сумел ему подсунуть маленький Шальк. Как бы там ни было, но только через несколько часов после его кончины опять раздалась пальба из пушек: в Цоллерне и в Шальксберге сделали по двадцати пяти выстрелов.

— На этот раз пришлось ему поверить, — сказал Шальк, когда они опять съехались на дороге.

— Да, — сказал Вольф, — а если он опять воскреснет и начнет браниться в окно, то у меня ружье, и я заставлю его замолчать и стать вежливым.

В то время как они поднимались на гору замка, к ним присоединился не знакомый им рыцарь со свитой. Они подумали, что это, верно, друг их брата, приехавший на похороны. И они сделали жалостные лица, стали хвалить при нем покойного, сожалели о его ранней кончине, и маленькому Шальку удалось даже выдавить у себя из глаз несколько крокодиловых слезинок. Но рыцарь ничего им не ответил и молча поднялся с ними в Хиршберг.

— Так, теперь расположимся поудобнее. Подай сюда вина, дворецкий, да самого лучшего! — приказал Вольф, когда слезал с коня.

Они поднялись по винтовой лестнице прямо в зал; туда же последовал за ними и безмолвствующий рыцарь, и как только близнецы расселись за столом, он вытащил из своего камзола серебряную монету, бросил ее на каменный стол, по которому она со звоном покатилась, и сказал:

— Вот, получайте теперь свое наследство, гульден с изображением оленя. И это вполне справедливо.

Братья с удивлением поглядели друг на друга, засмеялись и спросили, что это значит.

Рыцарь же вытащил пергамент с достаточным количеством печатей, — в нем глупый Куно перечислял все злодеяния, учиненные братьями в течение всей его жизни, а в конце завещания выражал волю, чтобы все, что останется после него, все его добро и имущество, кроме драгоценностей его покойной матери, в случае его смерти, было бы продано Вюртембергу, и к тому же всего за один единственный гульден с изображением оленя. На деньги же, вырученные за драгоценности, он завещал выстроить в городке Баллинген убежище для бедных.

Братья удивились пуще прежнего, но уже не смеялись больше, а заскрежетали зубами, ибо против Вюртемберга они ничего не могли учинить. Так они потеряли это чудесное угодье с лесами и полями, город Баллинген и даже пруд с рыбой и ничего не наследовали, кроме потертого гульдена с оленем. Вольф надменно сунул его в карман камзола, не сказав ни да, ни нет, надвинул на голову берет, нагло и не поклонившись прошел мимо вюртембергского комиссара, вскочил на лошадь и поскакал в Цоллерн.

Когда же на следующее утро мать стала его упрекать, что он, по легкомыслию своему, лишился имения и драгоценностей, он отправился в Шальксберг и спросил Шалька:

— Ну как, пропить нам или проиграть наследство?

— Лучше уж пропить, — сказал Шальк, — так, по крайней мере, мы оба будем в выигрыше. Поедем-ка в Баллинген, покажемся там назло тамошним людишкам, хоть и проворонили городок самым постыдным образом.

— А в «Ягненке» есть красное, какого не пивал и сам король! — добавил Вольф.

И вот они отправились в Баллинген в харчевню «Ягненок», спросили, сколько стоит стопка красного, и пили, пока не пропили весь гульден. Потом Вольф встал, вынул из кармана серебряную монету со скачущим оленем, бросил ее на стол и сказал:

— Вот вам ваш гульден, и мы в расчете.

Трактирщик взял гульден, поглядел на него с одной стороны, повернул, поглядел с другой и сказал, улыбаясь:

— Мы были бы в расчете, если б ваш гульден не был с изображением оленя, но вчера ночью прибыл гонец из Штутгарта, и сегодня утром с барабанным боем возвестили от имени герцога Вюртембергского, которому принадлежит теперь городок, что деньги эти вышли из обращения. Придется вам заплатить другими.

Оба брата, побледнев, поглядели друг на друга:

— Плати, — сказал один из них.

— У тебя разве нет другой монеты? — ответил тот.

Одним словом, они остались должны «Ягненку» в Баллингене этот гульден. Молча, погруженные в раздумье, ехали они обратным путем; на перекрестке же, где дорога вправо вела в Цоллерн, а влево — в Шальксберг, Шальк сказал:

— Как же так? — Выходит, что мы наследовали меньше, чем ничего; да и вино к тому же было прескверное.