Тайна желтой комнаты - Гастон Леру

Мы в самом деле исполнены решимости оказать помощь двенадцати честным людям в лице присяжных и предотвратить чудовищную судебную ошибку. Разумеется, ужасные совпадения, следы, которые наводят на мысль о виновности г-на Робера Дарзака, непонятное молчание со стороны обвиняемого, его загадочные исчезновения и отсутствие какого бы то ни было алиби — все это могло повлиять на следствие, которое, попытавшись установить истину, потерпело поражение и решило, видимо, поискать ее таким странным способом. Обвинения, предъявляемые г-ну Роберу Дарзаку, на первый взгляд кажутся столь тяжкими и неопровержимыми, что это, пожалуй, некоторым образом извиняет такого опытного, умного и обычно удачливого полицейского, как Фредерик Ларсан, ибо ясно, что на этот раз он позволил ввести себя в заблуждение. До сих пор в глазах следствия все было против г-на Робера Дарзака, все оборачивалось против него; сегодня мы собираемся защитить его перед судом присяжных, мы прольем свет на это дело, и тайна замка Гландье перестанет существовать, растворится в ослепительных лучах этого света. Ибо мы знаем истину.

И если мы не говорили об этом ранее, то потому лишь, что интересы дела, которые мы хотим взять под защиту, настоятельно требовали этого. Читатели наши, вероятно, помнят опубликованные нами безымянные сенсационные расследования касательно „левой ноги с улицы Оберкампф“, знаменитого ограбления банка „Креди универсель“ и дела о золотых слитках Монетного двора. Они приоткрывали нам истину еще до того, как несравненный талант и удивительная находчивость Фредерика Ларсана демонстрировали ее во всем блеске. Расследования эти вел наш самый молодой репортер, восемнадцатилетний юноша Жозеф Рультабий, который завтра станет знаменитым. Как только началось расследование дела в Гландье, наш юный репортер отправился на место событий и, преодолев все препятствия, сумел остаться в замке, куда представителей прессы не допускали. Он искал истину бок о бок с Фредериком Ларсаном и с ужасом видел, какая ошибка подстерегала прославленного полицейского: на этот раз гений, видно, изменил ему; но напрасно пытался Рультабий заставить свернуть его с ложного пути. Великий Фред не желал слушать наставлений скромного журналиста. Мы знаем, как это отозвалось на судьбе г-на Робера Дарзака.

Так пусть же Франция знает, пусть знает весь мир, что в тот самый вечер, когда арестовали г-на Робера Дарзака, юный Жозеф Рультабий явился в кабинет нашего директора и сказал ему: „Я отправляюсь в путешествие. Сколько времени мне потребуется, я не могу сейчас сказать. Может быть, месяц, а может быть, два или три… Быть может, я никогда не вернусь… Вот письмо… Если я не вернусь в тот день, когда господин Дарзак предстанет перед судом присяжных, откройте это письмо во время заседания, после того как кончится допрос свидетелей. Договоритесь об этом с адвокатом господина Робера Дарзака. Господин Робер Дарзак невиновен. Это письмо содержит имя убийцы и — я пока не могу привести доказательства, ибо я как раз еду искать эти доказательства, — неоспоримое объяснение его виновности“. И наш репортер уехал. Мы долгое время ничего о нем не знали, но вот наконец неделю назад какой-то незнакомец пришел к нашему директору и сказал ему: „Действуйте согласно инструкциям Жозефа Рультабия, если это станет необходимым. Письмо содержит истинную правду“. Человек этот не пожелал назвать своего имени.

Сегодня, 15 января, настал великий день суда. Жозеф Рультабий не вернулся, возможно, мы никогда его больше не увидим. Среди журналистов тоже есть свои герои, ставшие жертвами долга — профессионального долга, первейшего в ряду всех прочих. Быть может, он погиб, исполняя свой долг! Мы сумеем за него отомстить. Наш директор придет сегодня на заседание суда в Версале и принесет письмо, то самое письмо, которое содержит имя убийцы!»

В начале статьи был помещен портрет Рультабия.

* * *

Парижане, которые отправились в тот день в Версаль на судебный процесс, именовавшийся «Тайна Желтой комнаты», наверняка помнят, какое множество людей скопилось на вокзале Сен-Лазар. В поездах не хватало мест, и пришлось отправлять дополнительные составы. Статья в «Эпок» взволновала всех, возбудив всеобщее любопытство, вызвав ожесточенные споры. Дело дошло до рукопашной между сторонниками Жозефа Рультабия и ярыми приверженцами Фредерика Ларсана, ибо, как это ни странно, лихорадочное возбуждение людей объяснялось не столько тем, что могут осудить невинного человека, сколько убежденностью в правильности их собственного понимания тайны Желтой комнаты. Каждый по-своему объяснял эту тайну, считая свое суждение единственно верным. Те, кто придерживался взглядов Фредерика Ларсана, никак не могли позволить подвергнуть сомнению проницательность этого крайне популярного полицейского, а все остальные, у кого было иное объяснение преступлению, утверждали, естественно, что прав Жозеф Рультабий, хотя никто еще не знал его версии. С номером «Эпок» в руках ларсанцы и рультабийцы отчаянно спорили и препирались не только на лестнице версальского Дворца правосудия, но и в самом зале суда. Пришлось организовать специальную службу по поддержанию порядка. Огромная толпа людей, которым не удалось проникнуть в зал, до самого вечера осаждала здание суда; с трудом сдерживаемая военными подразделениями и полицией, она с жадностью ловила любую новость, подхватывая самые фантастические слухи. В какой-то момент разнесся, например, слух, что в разгар судебного заседания арестовали самого г-на Станжерсона, который признался будто бы в покушении на жизнь собственной дочери… Это было чистое безумие. Всеобщее возбуждение достигло высшей точки. И все с нетерпением ждали Рультабия. Одни уверяли, что знают его, другие утверждали, будто видели его в толпе, и, когда какой-нибудь молодой человек с пропуском в руках пересекал пустое пространство, отделявшее толпу от Дворца правосудия, начиналась страшная суматоха, люди готовы были раздавить друг друга. Со всех сторон слышались крики: «Рультабий! Вот он, Рультабий!» Такими возгласами встречали чуть ли не каждого свидетеля, отдаленно похожего на того, чей портрет был напечатан в «Эпок». Появление директора «Эпок» послужило сигналом к новым волнениям. Одни аплодировали, другие свистели. В толпе было много женщин.

Заседание суда проходило под председательством г-на де Року, судьи, буквально пропитанного всеми предрассудками, свойственными судейским чинам, но безупречно честного человека. Вызвали свидетелей. Я был, разумеется, среди них, подобно всем, кто так или иначе был причастен к тайнам замка Гландье: г-ну Станжерсону, неузнаваемому, постаревшему лет на десять, Ларсану, г-ну Артуру У. Рансу с таким же, как и раньше, багровым лицом, папаше Жаку, папаше Матье, которого привели в наручниках два жандарма, госпоже Матье с залитым слезами лицом, супругам Бернье, обеим сиделкам, метрдотелю, всей прислуге замка, служащему почтового отделения № 40, железнодорожному служащему из Эпине, нескольким друзьям Станжерсона и его дочери, а также свидетелям, выступавшим в защиту г-на Робера Дарзака. Мне посчастливилось быть в числе первых свидетелей, это позволило мне присутствовать практически на всем процессе.

Вряд ли надо говорить о том, что в зале заседания яблоку негде было упасть. Адвокаты сидели даже на ступеньках, ведущих к помосту, где восседал суд, а позади судей в красных мантиях собрались представители прокуратур со всей округи. На скамью подсудимых в сопровождении жандармов проследовал г-н Робер Дарзак, высокий и красивый. Он держался удивительно спокойно. Его встретили не сочувственным, а, скорее, восторженным шепотом. Он тотчас же наклонился к своему адвокату, метру Анри-Роберу, который уже разложил папку с делом; помощником у него был метр Андре Эс, тогда еще молодой дебютант.

Многие ожидали, что г-н Станжерсон пожмет руку обвиняемому, но тут уже вызвали свидетелей, которые тотчас покинули зал, так что надежды на сенсацию не оправдались. И конечно, все заметили, с каким пристальным интересом отнеслись присяжные, занимавшие свои места, к короткой беседе метра Анри-Робера с директором «Эпок», который затем сел среди публики в первом ряду. Кое-кто выразил удивление, что он не последовал вместе с другими свидетелями в отведенный для них зал.

Чтение обвинительного акта прошло, как это чаще всего бывает, без всяких происшествий. Я не стану приводить здесь долгого допроса, которому подвергли г-на Дарзака. Он отвечал самым естественным и в то же время таинственным образом. Все, что он мог сказать, казалось вполне естественным, все, о чем он молчал, выглядело ужасным даже в глазах тех, кто чувствовал его невиновность. Его молчание по тем пунктам обвинения, которые мы уже знаем, оборачивалось против него и грозило ему неминуемой гибелью. Он не поддался на уговоры председателя судебного заседания и прокурора. Те настаивали, твердили, что молчание при подобных обстоятельствах равносильно смерти.