Олимпия Клевская - Александр Дюма

— Вы хотите выйти из дома вот так, с непокрытой головой? И что вы намереваетесь там делать?

— Подышать воздухом, — ответил Баньер.

— Останьтесь, друг мой, — промолвила актриса. — По правде говоря, застань вас аббат сейчас на улице, он бы подумал, что вы ищете жемчужину.

Юноша покраснел, будто устами Олимпии говорила его собственная совесть. Он возвратился к себе, лег, но спал плохо. Всю ночь бедняга ворочался в постели: во сне ему виделись жемчуга и бриллианты.

На следующий же день Баньер отыскал аббата на бульваре, где тот бывал каждый день.

После обязательных приветствий и неотвратимого отдавливанья ног молодой человек поинтересовался:

— Не были ли вы сейчас с вашим евреем?

— Да нет.

— Хорошо. А то мне показалось…

— Я был с послом Сардинии.

— Ах, тысяча извинений, только я способен на такие оплошности. Перепутать посла с евреем!

— Быть может, потому, что он вам нужен.

— Посол Сардинии?

— Нет, мой еврей.

— Что ж, признаюсь, вы угадали: от вас ничего не скроешь, — заметил Баньер.

— О, дело в том, что, несмотря на близорукость, а быть может, именно благодаря ей, я весьма проницателен. Не нужен ли вам случайно адрес этого еврея, дорогой господин Баньер?

— Вы меня премного обяжете.

— Зовут его Иаков, живет он на улице Минимов, напротив золотой ивы.

— Золотой ивы?

— Да, большого позолоченного дерева, которое стоит у лавки… токаря. Да, припоминаю, там торгуют бильярдными шарами и табакерками.

— Спасибо.

— Вы хотите что-нибудь купить для госпожи де Баньер?

— Да, только тсс!

— Черт побери, разумеется! — кивнул аббат.

Но тут ему внезапно пришла новая мысль, и он спросил:

— У вас есть портшез?

— Нет, я найму на площади.

— Берите мой.

— О, господин аббат…

— Берите, берите, дорогой мой. Эй, носильщики! Баньер позволил почти насильно запихнуть себя в очаровательный портшез, и аббат отдал распоряжение лакеям.

Упаковав и отослав таким образом мужа, аббат устремился в театр, где репетировала жена.

Но, завернув за угол, он почувствовал сильный толчок, исторгнувший у него крик боли.

— Иаков? Ах ты, мужлан! Неужели так трудно смотреть, куда идешь?

— Прошу прощения, господин аббат, я был очень занят: как раз заворачивал за угол улицы и не имел чести вас заметить.

— Как, ты не имел чести заметить меня?

— Да, господин аббат.

— Но ведь тебе, негоднику, известно, что у меня одного исключительное право на слепоту!

— Надеюсь, господин аббат меня извинит, я не хотел попадаться вам под ноги, но вот этот сундук заслонил мне все.

— А в сундуке что? Уверен: столовое серебро.

— Точно так, столовое серебро, господин аббат.

— Несешь на продажу?

— Напротив, только что купил.

— Отправляйся-ка быстренько домой. Я послал к тебе клиента. Задержи его у себя как можно дольше. Это благородный кавалер, из моих друзей; он купит не меньше, чем в этом сундуке. Кстати, сундук, насколько я разбираюсь, совсем не плох.

— Еще бы! Поглядите-ка. Переменить только вензеля, господин аббат, и сундук может достаться вам.

И он поднял свою поклажу на высоту глаз аббата.

— А чей это вензель «О» и «К»? — спросил тот.

— О, сдается мне, какого-нибудь дамского угодника, подарившего этот сундучок одной актрисе.

— Актрисе, говоришь? Ты купил его у актрисы?

— Да, господин аббат, у госпожи Баньер.

— О, Иаков, что ты говоришь? Как, госпожа Баньер продает свое столовое серебро?

— Сами видите, господин аббат.

Аббат принял ларец из рук еврея и чуть не выронил, так тот оказался тяжел.

— За сколько сторговал? — спросил аббат. — Только не вздумай врать.

— За две сотни пистолей, господин аббат.

— Презренный плут, да ты обокрал их на половину! Здесь серебра на четыре сотни пистолей. Отнеси ларец ко мне.

— Вы покупаете?

— За триста пистолей.

— Триста пистолей, господин аббат, это не цена. Вы сами изволили оценить его в четыреста.

— Нечестивый мошенник! — вскричал аббат. — Я даю тебе сто пистолей прибыли из рук в руки, а ты еще недоволен?

— Ох, времена сейчас тяжелые!

— Будет, будет. Неси его ко мне.

— Уже иду, господин аббат, — заторопился еврей и уже сделал было несколько шагов, но тут д'Уарак остановил его:

— Подожди!

— Жду, господин аббат, — снова застыл на месте еврей.

— Скажи только, как ты познакомился с этой дамой?

— Через ее парикмахершу.

— А, там есть и парикмахерша! Я ее еще не видал; впрочем, я ведь ничего не вижу. Так задержи моего друга подольше. А теперь иди!

И аббат направился к театру, бормоча: «Еврей, парикмахерша, муж, она продает столовое серебро, он покупает драгоценности: все идет как по маслу».

XXII. ПЕРСТЕНЬ ГОСПОДИНА ДЕ МАЙИ

Баньеру нечего было покупать у еврея Иакова, зато у него имелось многое для продажи.

Молодой человек сбыл ювелиру все драгоценные вещицы, подаренные ему Олимпией, и те даже, что он подарил ей сам.

Всего набралось на пять сотен луидоров, которые он положил себе в карман.

Дело в том, что он изобрел новую уловку в игре, притом совершенно беспроигрышную: удвоенные ставки с перерывом, но чтобы новинка сработала наверняка, требовалось восемьсот луидоров, а у Баньера их оказалось всего пятьсот.

С восемьюстами луидорами он несомненно выиграл бы два миллиона. Имея же двенадцать тысяч ливров, Баньер, тяжело вздыхая, готовился преподнести обожаемой Олимпии жалкую сумму в миллион сто тысяч ливров.

Не много, конечно, но, как бы то ни было, при должной экономии должно хватить на хозяйство на пять — десять лет — разумеется, без аббата, парикмахерши и компаньонов сообщества.

Именно таким образом производили подсчеты до изобретения десятичной системы счисления.

Он уговаривал себя, что в конце концов миллион сто тысяч ливров тоже неплохие деньги, и если перевести их в золотые, то они с трудом поместятся в десятке аббатовых шляп, как известно, самых вместительных из всех, какие существуют.

Если он выиграет все это золото, что не составит особого труда, поскольку его расчеты верны, он взвалит свою добычу на плечи какого-нибудь крепкого рассыльного, а при необходимости — и двух, велит отнести мешки в спальню Олимпии, вспорет их в ее отсутствие и усыплет ими ковер, чтобы ее хорошенькие ножки утонули по щиколотку в холодных золотых волнах.

В игорном заведении тем вечером собралось многочисленное общество. Баньер рассеянно опустился на первое свободное место, держа под рукой мешочек с луидорами.

Он взял карту и начал с того, что пометил ее ногтем.