Новый путь (СИ) - Большаков Валерий Петрович

— За что? — охнула мама.

— За хищения какие-то… — тоскливо пробормотала Рита, и возвысила голос: — А мой папа не вор! Он никогда чужого не брал, и другим не давал! А маме все равно! Кричит: «Опять меня хочешь нищей сделать?! Все люди, как люди, один ты у нас честный! Тебе предлагали, почему не взял?!» И как запустит в него блюдом… Расписное такое, подарок из Ташкента, ляган называется. Папа едва успел голову отвернуть, и ляган прямо в аквариум… Вода как хлынет, рыбки на ковре трепыхаются, а мама прямо по вуалехвостам бегает, топчет их каблуками… Деньги из комода — в сумку, кольца всякие с сережками — в сумку… Я не выдержала, и убежала.

Девушка глянула на себя в трюмо и отвернулась — нос распух, глаза красные, губы вздрагивают, складываясь в обиженный «сковородник».

— Раздевайся, Риточка, — решительно заявила мама, — пошли на кухню.

Передав понурую Сулиму в добрые руки, я быстро оделся.

— Схожу, разузнаю… — прокряхтел, вытягивая с антресолей объемную сумку с размашистой надписью Sport. — Что там и как.

Растерянная Настя мелко закивала головой, и погладила меня по рукаву, будто благословляя.

Куртку я застегнул на лестнице, прыгая через две ступеньки. Вынул из кармана шапочку, натянул на свою умную голову.

Я, как и Рита, не верил в виновность Николая Сулимы — не тот человек. Стяжать — это не его. Да, он тащил в дом разный дефицит, так странно ожидать иного от замдиректора продснаба! Что ж ему, гордо отвергать чай «со слоном», из принципа заваривая грузинские опилки 2-го сорта?

«Подстава, не иначе!» — крутилось в голове.

Или дальний отголосок всесоюзного «шухера». Уже шепотки пошли о новых репрессиях, а «свидомые» многозначительно поминают зловещий тридцать седьмой. Есть с чего — по всей стране раскручивались, как нарождающиеся рукодельные тайфунчики, набирали охват и силу операции «Океан», «Звездопад», «Спрут», «Картель».

Пошли по этапу Рашидов с Адыловым. Задержали Насриддинову. Посадили «Железную Беллу». Арестовали Медунова, а прицепом сняли его покровителя — Кулакова из Политбюро. Об этом даже в «Правде» новость тиснули! Мелким шрифтом, на третьей полосе…

Похоже, Брежнев не только получил мои писульки, но и всерьез воспринял их, примеряя нынче сталинский френч. Но Николай Сулима тут каким боком?

У Ритиного дома я притормозил — возле подъезда дежурила милицейская «Волга» и «луноход». Парочка блюстителей лениво курила, а в окнах опасливо белели соседские лица.

Приняв независимый вид, я поднялся на третий этаж. Дверь тринадцатой квартиры стояла распахнутой, и тянуло из нее горестями, будто помер кто.

Я храбро вошел.

Риткин отец все так же сидел на табуретке, голову повесив, только в запястья ему впивались стальные челюсти наручников. «Рыбкин дом» выглядел, как место преступления — среди камней, осколков толстого стекла и полегших водорослей серебрились мелкие тушки гуппи. Скатанный ковер мок в ванной, а по влажному линолеуму разметалось грязное полотенце.

— Молодой человек, — послышался сухой голос, — покиньте помещение!

Пожилой участковый смотрел на меня строго и печально.

— Я за вещами для Ритки! — заговорил я, как мог, убедительней. — Девчонка-то тут при чем? Ей же ходить не в чем!

Николай Алексеевич встрепенулся, выныривая из тяжких дум.

— Миша? — подался он ко мне. — Ты видел Ритку?

— Не волнуйтесь, дядь Коль, Рита у нас.

— Сла-ава богу… — обмяк Сулима-старший, и затянул просительно: — Савелий Кириллыч! Ну, пусть хоть одежонку дочке занесет, а?

Участковый засопел сердито, и подозвал молодого сержантика, выглянувшего из кухни:

— Проследи.

— Есть, товарищ капитан! — бойко козырнул служивый.

Поймав напряженный взгляд Сулимы, я решительно зашагал в Ритину комнату. В дверях меня догнал вздрагивающий голос:

— На третьей полке!

Похоже, в шкафу еще не рылись. Сунув руку под стопку маечек на третьей полке снизу, я сразу нащупал начатую денежную пачку — и выхватил ее вместе с бельем. Платья и юбочки, кофточки и свитерки, кроличий полушубок и теплые сапожки, учебники и тетради, документы и даже фотоальбом — все ухнуло в сумку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Заканчивай! — нервно прикрикнул Савелий Кириллыч. — Подъехали уже!

— Иду, иду! — подхватив объемистую кладь, я заторопился к выходу. — До свиданья, дядь Коль!

— Скажи Ритке, что я ее… что я обязательно позвоню! — вскинулся Сулима. — А мама, наверное, в Николаеве… Слышишь?

— Слышу, дядь Коль!

— Вот такие пирожки… — вздохнул подозреваемый.

— Держитесь, дядь Коль!

Я шагнул на площадку, слыша топот снизу. В дверях возник сержант, красноречиво тыкая пальцем вверх. Я понятливо взлетел на четвертый этаж — в прогале между лестниц посверкивали погоны.

Скучать с пожитками довелось недолго. Вскоре понурого Сулиму вывели двое в форме. Следом показался милицейский чин с толстой папкой, едва вмещавшей истрепанные бумаги. Отдуваясь, он утирал лоб большим клетчатым платком.

Участковый запер квартиру, и молоденькая сотрудница органов затеяла церемонию опечатывания двери.

Дождавшись, пока Савелий Кириллович удалится, перхая в кулак, я неторопливо спустился — и сделал удивленные глаза.

— А чё? Выселяют?

С трудом удерживая официальное выражение на хорошеньком личике, сотрудница наклеила бумажную полоску с грозными печатями.

— Выселяют, — кивнула она, стрельнув глазками. — С полной конфискацией имущества!

— Ничё себе… — сокрушенно покачал головой.

«Это я удачно зашел…», — подумал грустно, и направил стопы домой.

…Весь привычный алгоритм вечерней жизни нарушился, но так даже веселее. Лишь у мамы порой залегала складочка на переносице.

Распаренная Настя покинула ванную, встряхивая мокрыми волосами, и крикнула:

— Ритка, твоя очередь!

Одноклассница, смущенно на меня поглядывая, словно извиняясь за выпавшие мне бытовые неурядицы, скрылась в ванной. Зашумел душ, и мама поманила меня на кухню.

— Миша, — серьезно сказала она, — я понимаю, что вы нравитесь друг другу, но очень прошу тебя… э-э… о сдержанности…

— …Э-э… о воздержании, — перевел я ее слова.

— Вот сейчас как дам по шее! — нарочитая суровость не долго удерживалась на мамином лице — смазалась улыбкой. — Мишка, ты когда успел так вырасти?

— Я? Да ты что! — меня подхватила и понесла волна веселого мальчишества. — Я на физре третьим стою!

— Вот точно получишь! — узкая ладонь с колечком на безымянном накрыла мою пятерню. — Мы договорились?

— Хорошо, мам, буду спать один, — пообещал я, с удовольствием замечая, как розовеют мамулькины щеки.

Щелкнула задвижка, и грудной голос «беженки» проник мне прямо в подкорку, приятно щекоча аксоны с синапсами:

— Лидия Васильевна, идите, я помыла ванну!

— Посидела бы еще, — подхватилась мама, — чего ты?

— Да ну, разбухну еще, — несмело пошутила Рита.

Едва закончилась «Песня-75», я вежливо турнул прелестниц, застилая диван в зале — свою комнату, как истинный джентльмен, я уступил гостье.

— Всем спокойной ночи! — прозвучало мамино контральто, и бысть тьма.

Лишь по темному потолку изредка проползал силуэт оконной рамы, подсвеченной фарами, и колыхались неясные тени. Хороводящие мысли замедляли свое кружение, зыбкая тишина заполняла дом до краев. Дневные тревоги, страхи, сомнения тонули в пустоте подсознания, тасуясь в причудливый сон…

Вторник 25 ноября 1975 года, утро

Первомайск, улица Мичурина

С ночи выпала первая пороша, нежной лилейной белью опушив улицы и крыши, замазав яркие краски как «Штрих» — опечатки. Только опалесцирующее серое небо, да угольные росчерки по снежному ватману. Вековечная гравюра из собрания зимы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Марина с удовольствием вминала сапожками невесомый наст, торя стежку синеватых впалостей. Девушка улыбнулась — как-то даже стыдно ступать по нетронутой чистоте!

Приблудная снежинка растаяла на ее щеке ледяным поцелуйчиком, и «Росита» смешливо наморщила нос, принимая ласку природы.