Фонтаны на горизонте - Анатолий Вахов

К вам?

—Да!

...Захматова закончила свой рассказ-доклад Северову.

Они сидели в ее каюте. В полуотворенную дверь было видно, как Ли Ти-сян заботливо меняет компресс на голове Журбы. У матроса поднялась температура, и он бредил. Джо, сидя на корточках, колол лед на мелкие кусочки. Северов долго сидел молча. «Что это? Все случайности, или... — размышлял он. — Но зачем им убийство врача? Нелогично, противоречит здравому смыслу. Нагнать на нас страху и сделать послушными. Глупо». Мысль вернулась к другому странному случаю.

Вы не ошиблись, Елена Васильевна, что узнали этого, как его... Комбарова?

Нет, — тряхнула головой Захматова. — Я теперь твердо убеждена, что это был он.

Но зачем ему быть на флотилии и прятаться от нас?

Захматова пожала полными плечами и потянулась к раскрытой коробке папирос. Иван Алексеевич остановил ее:

— Вы много курите, Елена Васильевна, и к тому же... — Северов сделал заминку, но тут же прямо и твердо посмотрел ей в глаза, — плохо, некрасиво, когда женщина, такая еще молодая, — и курит. Простите меня, но я человек старого воспитания и многое новое или, вернее, то, что выдается за новое и смелое, — не одобряю.

Пальцы Захматовой с коротко обстриженными ногтями уже держали папиросу. Она, не мигая, смотрела на Северова, потом отвела глаза, и лицо ее покраснело. Ей хотелось ответить капитану что-то резкое, грубое, но вместо этого она смяла папиросу, швырнула ее в пепельницу, и ей стало приятно, что она слушается Ивана Алексеевича.

Ты прав, Северов, курить — дрянное дело. В партизанском отряде привыкла.

И еще... — начал Северов, но его отвлек громкий бред Журбы.

Иван Алексеевич прошел к нему, посмотрел на пышущее жаром лицо, спросил Ли Ти-сян а:

Плохо ему?

Шибко пухо[20]

Пухо — плохо (кит)., — сокрушенно покачал головой китаец, не сводя глаз с больного товарища. Он сидел опустив плечи, и во всей его фигуре было столько скорби, что Северову захотелось ободрить его. Положив руку на плечо китайца, Иван Алексеевич сказал:

—"Поправится Журба, поправится, — и он обратился к Захматовой: — Тяжелое состояние?

- Да, -_ откликнулась она на стук в двери.

В каюту вошел Микальсен, а за ним Бромсет. Они обнажили головы. У Захматовой сердито сдвинулись брови. Несколько секунд стояла гнетущая тишина. Китобои смотрели на русских. Слышался лишь невнятный бред Журбы. Он задвигался, попытался подняться, но Ли Ти-сян удержал его:

Лежи, Максимка... лежи... Не нада...

Я очень сожалею и приношу самые глубокие извинения и заверения, что подобное не повторится... — начал Микальсен.

Здесь больной, пройдите! — пригласила моряков в свою каюту Захматова.

Моряки вошли, и каюта сразу стала очень тесной. «А он действительно переживает случившееся», — думал Северов, слушая Микальсена.

Капитан-директор говорил:

Скруп — фанатик. По-видимому, психически ненормален. Он убежден, что пребывание женщины на судне приносит несчастье. Старинное, глупое поверье.

Теперь моряки только рады присутствию женщины на судне, — вставил Бромсет.

Захматова и Северов не откликнулись на его слова.

Скрупа я могу передать в распоряжение ваших властей, — продолжал Микальсен. — Если вы, конечно, этого пожелаете. Но, судя по его состоянию, он не вполне вменяем.

Держать его на базе в таком случае тоже опасно, — заговорил Северов. — Не будете же вы его держать все время в карцере.

Я прошу капитан-директора списать Скрупа на мое китобойное судно, — сказал Бромсет. — Там он будет не опасен.

Захматова взглянула на гарпунера, точно молча спросила, какую роль он во всем этом играет. Бромсет встретил ее взгляд едва заметной сочувственной, дружеской улыбкой. Весь вид его говорил ей, что она нравится Бромсету. Елена Васильевна повернулась к Микальсену, который поддержал предложение гарпунера.

Я так и сделаю, если вы согласны, господин Северов.

Хорошо, — согласился Иван Алексеевич. — Лишать вас одного матроса я не хочу. Пусть Скруп работает на китобойцев. Но по приходе в Петропавловск он будет судим по советским законам, как совершивший преступление на советской территории.

Согласен с вами, господин Северов, благодарю, — поднялся Микальсен. — И еще раз прошу у мисс Захматовой извинения. Что же касается раненого матроса, то ему за время болезни будет выплачиваться полное жалование и доля, которая придется из добычи китов каждому матросу палубной команды. Надеемся, что матрос скоро поправится.

Прошу принять для больного фрукты. — Бромсет протянул сверток. — Это от моряков пострадавшему товарищу.

Спасибо, — сухо ответила Захматова и позвала негра: — Джо!

Мэйл подошел к дверям. Елена Васильевна развернула сверток, в котором были желтые лимоны, оранжевые апельсины и румяные яблоки.

— Выжми из апельсина сок для Журбы. А в воду для питья положи ломтик лимона.

— Хорошо. — Мэйл принял сверток. Китобои собрались уходить.

«Кажется, Комберг ошибся», — облегченно подумал Бромсет. Он все время ожидал, что Северов или Захматова спросят о Комберге, но раз они молчат, значит, Комберг ошибся. «Трус проклятый, —ругал Юрт про себя Комберга. Бромсет ощутил к Комбергу зависть. — Если все операции удадутся, то Комберг изрядно заработает. Трусу везет».

Китобои распрощались. Бромсет попытался осторожно задержать руку Захматовой, но она отдернула ее и подошла к Журбе. Микальсен пригласил Северова:

— Пойдемте к Скрупу. Вам будет небезынтересно взглянуть на него.

Иван Алексеевич хотел отказаться, но тут же изменил свое решение: «Надо своими глазами убедиться, что Скруп фанатик, как уверяет Микальсен».

...В карцере было тихо. Капитан-директор предложил Северову взглянуть в оконце. На голом полу, свернувшись в клубок, спал Скруп. Левый рукав его тужурки был оторван.

— Скруп! Скруп! — позвал Микальсен.

Матрос вздрогнул, поднял голову и, увидев за решеткой капитан-директора, вскочил на короткие ноги, подбежал к двери:

— Я слушаю, сэр!

«Вид у него вполне нормального человека», — подумал Северов. Лицо Скрупа было в кровоподтеках. Он получил их, когда его связывали, а затем, когда бился в истерике в карцере.

Я перевожу тебя на китобойное судно «Вега-1», — сказал Микальсен. — Согласен? За твой проступок тебя надо бы вздернуть на рее!

Согласен, сэр, — с покорной готовностью ответил Скруп.

Выпустите его! — приказал Микальсен боцману, стоявшему в стороне. Щелкнул замок. Боцман открыл дверь.

Выходи, Скруп!

Матрос показался на пороге. Бромсет спросил его: