Жизнь как цепочка обстоятельств (сборник) - Наталья Симонова

– Адрес… Фамилия… – бесцветным голосом выясняла девица. – В сороковой. Но сегодня уже не успеете. Возьмите талончик на завтра и приходите пораньше.

Весь следующий день и следующий после него, и потом Татьяна почти исключительно провела в поликлинике. У терапевта, гинеколога, у медсестер процедурного кабинета она замечала на лицах все то же выражение усталой отстраненности, когда, надеясь вызвать к себе сочувствие, сообщала о своем диагнозе. «Почему все так равнодушны, чуть ли не враждебны? – расстраивалась Таня, переживая каждый случай как новый обман ожиданий. – Больные так беззащитны! Нам бы хоть немножко внимания…» А ее снова и снова окатывали холодностью, и, заглядывая в лица врачей, она видела только свое одинокое отражение.

«Просто мы несчастны, – решила Таня в конце концов. – А несчастные всем глаза колют. И тем более никто не хочет иметь дело с такой зловещей бедой, как моя».

Что ж, соглашалась она печально, ища опоры хотя бы в объяснимости происходящего, это ведь действительно страшно. Я бы, наверное, тоже стеснялась смотреть в глаза приговоренного. Да и вообще – все хороши, когда всё хорошо. А придави нас обстоятельствами – кто знает, какими мы станем. А может, как раз злыми, эгоистичными, никому ничем не обязанными… Может, тоже станем говорить, что зарплата мизерная, работа трудная, вас много, нас мало…

В Тане потихоньку прорастало что-то вроде примиренности с ее новым положением безнадежной больной, и от этого ей становилось легче. Никакие боли ее пока не беспокоили – и она не думала об ужасах недалекого будущего.

Зато, засматриваясь на тронутые осенними красками деревья в маленьком парке, через который шла домой, на траву, еще зеленую, на кусты, пеньки, поросшие какими-то тощими городскими грибами, она, как никогда раньше, умилялась и радовалась. Разве прежде все эти пустяки задевали ее внимание? Ну есть и есть – кто их видит?

Теперь то же самое, привычное до неразличимости дерево вдруг проявлялось, как в детстве проступала в неожиданной объемности переводная картинка из-под пелены полупрозрачной бумаги. Вдруг – ах! – дерево! Вся в бороздах кора, такая теплая на вид – живая до невероятности. Глаза словно стали не только видеть, но и осязать. «Это что, так бывает перед смертью?!» – изумлялась Таня.

Жизнь оказалась куда богаче, чем она думала всегда. Какая-нибудь травинка бодро топорщилась из ставшей вдруг живой и дышащей земли. Какой-нибудь пенек с хлопочущими муравьями, фрагмент листа, за который зацепился взгляд, всякое насекомое, мельтешащее на почве, – буквально все, что зовется «природой», приносило новую радость, вызывало непривычный прилив восторга и нежности. Это была и радость жизни, несравнимо более острая вблизи от смерти. И радость узнавания, словно спросонок, не замечаемых прежде простых проявлений вечно бодрствующего бытия. «Жизнь действительно прекрасна, – то и дело удивляясь, признавала Таня. – Почему я раньше ничего не видела?! Ведь все это существовало всегда…»

Она перестала пугать медперсонал упоминанием своего диагноза. Смирившись с тем, что никто не обязан делить с ней ее беду. Никто ни о чем и не спрашивал, а если спрашивали мельком, то, получив ответ, тут же отвлекались, переключались на что-то другое, инстинктивно защищаясь от могильного холода, суеверно улавливаемого в любых упоминаниях онкологии.

В один из дней подошла очередь на УЗИ, Таня вошла в кабинет, подала направление, разделась и легла на кушетку. Высокая, очень красивая женщина, белокурая и большеглазая, сделала необходимые отметки в регистрационном журнале, потом смазала Тане живот гелем и, улыбаясь, спросила:

– А, если не секрет, с чем в больницу? Честно говоря, на больную не очень похожи.

Татьяна объяснила сдержанно, стараясь по возможности не травмировать психику симпатичной докторши.

– Даже так? – озадачилась врач. – И как же это обнаружилось? Что-то болит?

– Шишку нашли. Опухоль лимфоузла.

– Вот как? – сочувственно бормотнула доктор и принялась сосредоточенно вглядываться в экран. Водила по скользкому от геля животу датчиком прибора, местами задерживалась, посильнее налегая на ручку, удовлетворенно мычала, покачивая головой, точно ведя с диагностическим аппаратом содержательный привычный диалог. – И что же, так вот сразу и поставили диагноз? – спросила ласково и недоверчиво. – Без полного обследования?

– Предположительный. Пока кладут на биопсию.

И Таня, до сих пор еще не встречавшая эмоциональной поддержки в мире бесплатной медицины, уже ничего такого и не ждавшая, старательно приучающая себя к замкнутой сосредоточенности, как-то размякла, расчувствовалась, заговорила быстро-быстро, торопясь поделиться с чуткой красавицей самым важным.

– Понимаете, я уже смотрела в справочнике, знаю, года два мне осталось… Или три… Я все понимаю, этим ведь всякая жизнь кончается… Просто неожиданно как-то получилось, но так ведь тоже бывает, почему не со мной? Я понимаю… Я только хочу, чтобы смерть, если уж она так неизбежна, не застала врасплох… Не хочу проявить малодушие, в отчаяние впасть, понимаете? Я же должна умереть достойно, как положено… Особенно мучает, как подготовить мальчика… Как так устроить, чтобы смягчить для него… потерю мамы… понимаете?

Доктор внимательно и мягко смотрела на Таню.

– Нет, не понимаю, – сказала серьезно. – Не понимаю вашего настроения. Как можно так вот сразу готовиться к концу, не бороться? Так сразу сдаваться? Знаете, по-моему, вам сейчас надо заботиться не о том, как сына оставить, а как болезнь победить.

– Нет-нет, вы меня не так поняли, – запротестовала Татьяна. – Не собираюсь я сразу в гроб ложиться, бороться буду, насколько возможно, но разве все от нас зависит? Я думаю, нужно быть готовой умереть достойно…

– Опять! Да откуда вы взяли? Да может, диагноз ложный, сколько таких случаев! Ну-ка, дайте-ка мне посмотреть эту вашу злополучную шишку! М-да… Действительно… образование на ощупь весьма заметное… И плотное… Но вот я смотрела сейчас ваши внутренние органы – там картина совершено другая. Да-да! Знаете, что страдает в первую очередь при лимфогранулематозе? Селезенка. А у вас она не увеличена. И никаких тревожных узлов ни в поджелудочной, ни в печени. Вообще, ничего настораживающего я у вас не отметила.

Таня жадно слушала, во все глаза смотрела, как дитя, обретшее нежданную защиту.

– И с чего вы взяли, что два года? Господи, дикость какая-то! Да сейчас этот вид рака вообще излечим! А у вас, может, справочник какой-нибудь совсем старый…

– Правда, – подтвердила Татьяна смущенно и радостно.

– Ну! Вот видите! А знаете, сколько случаев излечения даже куда более сложных вариантов? Вот у меня тут была одна бабушка. Я ее смотрела – ну, рак желудка, своими глазами видела, в последней стадии. И бабушка знала, что с ней происходит, но сказала так: «Христос сорок дней постился – и я попощусь». И пошла себе. Сорок дней ни крошки не ела, молилась да водичку пила. А когда пришла ко мне снова, я глазам не поверила – ну полное излечение! Никаких следов рака! Представляете себе? А вы говорите! Надо верить! Тем более в молодости бороться легче. Давайте так: вы все делаете как вам сказали, а если диагноз подтвердится – приходите снова ко мне. Чем-нибудь да помогу вам, посмотрим, что можно сделать. Есть очень хорошие целители, поверьте, очень помогают. Люди должны бороться! К тому же мальчик у вас еще маленький…

Топая домой, Татьяна опять чуть не плакала, теперь уже от счастья. «Это чудо, – думала она, – чудо! И какая красивая, боже мой! Настоящее солнце, солнце, а не врач!»

Ничьи слова поддержки не звучали для Тани так убедительно. Почти все, кому она пыталась объяснить свое желание умереть достойно, немедленно принимались ее «бодрить»; с фальшивой веселостью утверждали, что она говорит глупости: «О какой смерти может идти речь в твоем возрасте? И слушать не хочу!» – прятались от ее беды за обезличенным оптимизмом. Теперь и дома, и приходя в поликлинику, Таня то и дело вспоминала добрую фею из ультразвукового кабинета, и это придавало ей силы. «А все-таки не любой человек слаб, – думала она, воодушевляясь. – Вот же, есть и сильные. Их-то человечность не зависит от маленькой зарплаты, трудной жизни, общих настроений…»

Справки для госпитализации были собраны, но до срока, назначенного в диспансерном журнале самозаписи, оставалось еще три дня. Тане казалось, она подгоняет время, казалось, скорее бы лечь в больницу, окончательно определиться. Но, когда Алеша объявил, что договорился о консультации в институте Герцена прямо завтра, она растерялась. А вдруг уже завтра все и решится?.. Ей страшно было лишиться едва достигнутого зыбкого подобия покоя.