«Если», 2002 № 09 - Джеймс Блэйлок

— Нет! — испугалась Улия.

Город сел рядом и обнял ее за плечи:

— Возвращайся. Твое ожерелье — цепь огней — готово и ждет тебя… Твои друзья соскучились по тебе. А я слишком ценю каждое свое порождение, чтобы бросать его на произвол судьбы.

— Юлька! Ты не поверишь! Ты просто не поверишь — кто взял меня в свой концерт! Боже мой, это такой успех, такая удача… Я и мечтать не мог! Ты что же, не рада?!

— Я рада, — сказала Улия.

Не снимая ботинок, Саня рухнул на новую кровать. Кровать была квадратная, как небольшой дворик; Парень лежал, раскинув руки, будто желая обнять все на свете и среди прочего — Улию.

— Послушай… Я и мечтать не смел. Это целый мир… Такой яркий, такой настоящий… И множество друзей. У меня никогда не было столько друзей, как сейчас. У меня никогда не было такой интересной жизни. Петрович меня опекает, как родной отец. Ну да, у него плохой вкус, это верно. Но зато у него хороший нюх. Он знает, что надо петь и для кого.

— Для людвы, — сказала Улия.

Саня кивнул:

— Для людвы… Хорошее словечко. И не надо так печально — людве нравится! Людва счастлива! Ну что тебе еще?!

Лучи прожекторов метались, подчиняя людву ритмам; это отдаленно напоминало игру светофоров на большой развязке, но если законы движения Улия понимала, то законы Концерта — нет.

Саня метался по сцене, будто желая вырваться из сетки цветных лучей. Улия слушала, пытаясь нырнуть в его песню, вспомнить веселые потоки фар и ночной полет над Городом, но вместо красных и белых огней, сливающихся в колокольную дорогу, перед ее глазами возникал поток людвы, безликий и безголовый, медленно текущий мимо торговых палаток с одеждой и консервами, носками, полотенцами, автоматическими швабрами, простынями…

Улия не знала, что видела и о чем думала слушавшая Саню людва. Крики и хлопки, свист и топот выдавали ее возбуждение; Улии казалось, что над качающимися в такт головами взлетают красные и золотые тряпочки эмоций.

Проследовали, цепляясь одна за другую, несколько одинаково ритмичных, громких, обыкновенных песен. Улия была, как неподвижный остров среди моря довольной людвы; разглядывая своды огромного потолка, она пропустила момент, когда на сцене появилась женщина.

Людва закричала так, что Улия на секунду зажмурилась. Женщина была красива и сильна — Улия сразу почуяла эту силу, она была сродни силе тока в толстых, оплетенных изоляцией проводах. Женщина остановилась посреди сцены и протянула руки в зал — людва выстрелила в воздух золотыми тряпочками восторга, и они невидимо опустились на белые ладони той, что желала их.

Саня ждал, склонив голову. Женщина медленно протянула пухлую руку к нему, выражая приязнь — и одновременно будто указывая на него собравшейся здесь людве; красные и золотые тряпочки взлетели опять, и тогда женщина запела.

У нее был голос низкий и властный, как гудение ветра в трубах. Людва замолкла; женщина пела, в песне ее Улии виделся прямоугольный провал подземного перехода, ворота туда, где подземный ветер.

Женщина спела куплет, обернулась к Парню, и он начал подпевать. Голоса их сплелись, как потоки движения в сложной развязке. Наверное, это было красиво; людва кричала и аплодировала, Улия сидела неподвижно.

Саня пел. Щеки его порозовели под слоем грима. Теперь он пел хорошо, даже лучше, чем тогда в сквере, где Улии впервые удалось выделить его из прочей людвы. Но песня принадлежала женщине с белыми руками и властным голосом.

Улия подняла лицо.

На потолочной балке сидело угловатое темное существо — нутро крытого стадиона.

Спустя десять дней они ехали в большой белой машине — женщина впереди, Саня за ее спиной, Улия рядом с Саней. Тот, что сидел за рулем, состоял, кажется, из одного затылка.

Они катились по быстрой здоровой улице — в центр, к шумной людве с блокнотами и камерами, к любопытной болтливой людве, которой так нравится вертеться вокруг женщины с властным голосом — и вокруг всех, кто оказывается рядом.

Саня не хотел, чтобы Улия была в машине. Он уговаривал ее остаться дома; в последний момент женщина, милостиво кивнув, разрешила Улии сесть на заднее сиденье — как мостовая разрешает осеннему листу скользнуть в выбоину и прилипнуть к мокрому камню.

И она скользнула.

Женщина говорила что-то, глядя на дорогу, а Саня отвечал, подавшись вперед, склонившись к самому уху женщины, к самому ее розовому уху, сдобренному сполохом массивной сережки; Улия впервые рассматривала людву — человека — так подробно. Даже о Сане она не знала, какого цвета у него уши.

Эта женщина, властная и притягательная на сцене, вблизи казалась выцветшей и неновой, как позапрошлая афиша. Она говорила слишком громко и смеялась слишком резко. Слова ее были нечисты и потерты, будто ступеньки, по которым денно и нощно ступают тысячи подошв; машина полнилась этой женщиной, как рынок — толпой, и Саня жадно хватал каждый ее взгляд, а впереди их обоих ждала охочая до звонких фраз людва, новый шаг, удаляющий Парня от Улии, претворяющий в реальность невеселое пророчество Города…

Тогда она закрыла глаза и сделала то, что прежде полагала запретным.

Идите, молча говорила она. Все сюда. Встаньте здесь и застыньте на многие часы, замрите, превратив движение в неподвижность, здесь будет вам место, здесь будет вам отдых…

Она перекраивала перекрестки. Она собирала, созывала и стягивала — и вот гигантская пробка из автомобилей всех мастей и моделей встала костью в горле многополосного проспекта, затопила, забила дыхание, и проспект захлебнулся.

— Ч-черт, — сказал затылок водителя. — С ч-чего бы это, а?

Вы не доедете, молча сказала Улия и с торжеством посмотрела на женщину.

А Саня посмотрел на нее. С недоверием и страхом.

— Вы не доедете, — сказала Улия вслух. — Видите — пробка.

Женщина ничего не сказала. Возможно, она и в самом деле не видела Улию.

— Обычно здесь не бывает пробок, — сказал, оправдываясь, водитель.

Саня посмотрел на часы. А потом на женщину, будто ожидая, что по ее слову машина взлетит в воздух, и пробка рассосется.

— Приключение, — сказала женщина по-особенному низким, рокочущим голосом. — Мы поедем на метро.

— Как? — растерялся Саня.

Женщина вытащила из сумочки цветной платок и большие солнечные очки:

— Я так давно не ездила в метро… Нас не узнают, потому что никому и в голову не может такая наглость прийти… Я не привыкла отменять свои планы из-за дурацких случайностей. Идем!

И, надев очки и надвинув на лоб косынку, вылезла из машины прямо в столпотворение других машин. Саня последовал за ней, Улия — тоже, потому что все еще не могла поверить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});