Я умею прыгать через лужи - Алан Маршалл

Каждый день во время большой перемены он ездил поить Звездочку к водоему у дороги, за четверть мили от школы. Эта обязанность была ему в тягость, так как из-за нее он не мог участвовать в играх на школьном дворе, но его с детства приучили заботиться о своей лошади.

Однажды я предложил Бобу вместо него съездить к водоему на Звездочке, и он охотно согласился.

- Идет, - сказал он с радостью.

Боб всегда ездил туда без седла, но на этот раз он оседлал Звездочку и посадил меня на спину пони с напутствием дать ему полную волю, и он сам домчит меня до водоема и обратно, даже если я не дотронусь до поводьев.

Я и сам это понимал и решил держаться обеими руками за луку седла, не заботясь о поводьях.

Когда я уселся в седло и Боб укоротил стремена, я нагнулся, приподнял руками "плохую" ногу и засунул ступню в стремя до подъема так, чтобы ее вес не обременял меня. То же самое я проделал с "хорошей" ногой, но она не была так сильно парализована, и оказалось, что я могу даже слегка опираться на нее.

Затем я взял поводья и, не выпуская их, сжал руками луку седла. Я не мог дергать за поводья, но, когда Звездочка поворачивала голову, они натягивались, и мне казалось, что я сам управляю ею.

Пони проворно выбежал из ворот на дорогу и повернул в сторону водоема. Я думал, что буду чувствовать себя в седле уверенно и устойчиво, но ошибся. От напряжения у меня начали болеть пальцы. Опасаясь упасть, я не смел выпустить луку седла, откинуться и сесть посвободнее. Меня охватили стыд и злость, - злость на свое бессильное тело.

Добравшись до водоема, Звездочка погрузила морду глубоко в воду. Я посмотрел на ее шею, круто опускающуюся от луки седла, и, положив одну руку на круп пони, откинулся назад, чтобы не смотреть в водоем.

Пони пил, шумно втягивая воду, но через минуту поднял голову над поверхностью воды и, прижав уши, стал всматриваться в лужайку по ту сторону водоема.

Каждое его движение запечатлевалось в моем мозгу с необыкновенной ясностью. Вот я совершенно самостоятельно еду на пони; вот так пони пьет воду, вот какой у него на спине всадник, а вокруг никого нет; вот что значит ездить верхом.

Я поглядел вниз, на землю, на разбросанные там и сям камни, о которые может удариться костыль, на грязь вокруг водоема, в которой костыль может поскользнуться. Сейчас все это уже не страшно для меня. Когда я верхом на пони, эти препятствия уже не существуют и нечего о них думать.

Высокая трава, в которой запутываются костыли, крутые подъемы, вызывающие одышку, твердая неровная земля - сейчас я думал о них отвлеченно и спокойно, радуясь, что все это теперь не может привести меня хотя бы в минутное отчаяние.

Пони снова начал пить. Я наклонился вперед и дотронулся рукой до нижней части его горла, чтобы почувствовать, как там, пульсируя, проходит вода, которую он глотает. У него были крепкие мышцы и большое сердце. Я вдруг ощутил страстную и отчаянную любовь к нему.

Напившись, он повернулся, и я чуть не слетел на землю, но страх мой исчез. Я сжал руками луку седла и спокойно доехал до школы. Пони шагал подо мной без малейшего усилия, без всякого напряжения, и мне казалось, что его ноги - мои.

Боб снял меня с седла.

- Ну, как бежала Звездочка? - спросил он.

- Хорошо, - ответил я. - Завтра снова поеду, ее поить.

ГЛАВА 30

Каждый день я ездил на Звездочке к водоему. Я сам взнуздывал и седлал ее, потом отводил к Бобу, он помогал мне сесть верхом и ставил мои костыли у стены школы.

Через несколько недель я освоился в седле настолько, что уже мог не думать все время о том, как бы не упасть. Я сидел свободнее и уже не так цеплялся за луку.

Но по-прежнему я не мог справиться с поводьями. Я не мог ни сдержать пони, ни направить в ту или иную сторону. Бродя по зарослям или путешествуя в своей коляске, я обдумывал, как с этим быть. Вечером, прежде чем заснуть, я изобретал седла с движущимися ручками, со спинками, как у стульев, с ремнями, чтобы привязывать ноги к бокам лошади, но, сидя на спине Звездочки, понимал, что все это бесполезно. Я должен научиться держаться в седле, не прибегая к помощи ног, постичь искусство ездить верхом не держась!

За несколько ярдов от водоема я начинал погонять пони, побуждая его идти легкой рысью, постепенно увеличивал это расстояние и довел его в конце концов до сотни ярдов.

Такая езда доставляла мне мало приятного. Меня сильно подбрасывало в седле, а смягчать толчки, пружиня ногами, я не мог.

Ребята наблюдали за моей верховой ездой, но не смеялись надо мной. Я все делал по-своему, и они привыкли к этому. Держался я в седле очень неустойчиво и легко мог свалиться. Однако, заметив, что я не боюсь упасть, они потеряли к этому интерес.

Ребята, имевшие своих пони, часто возвращались домой галопом. Меня удивляла легкость, с какой они держались в седле. Нетерпеливое желание как можно лучше овладеть этим искусством охватило меня. Ведь то, что умеют делать другие ребята, несомненно, сумею и я. Но то, чего требовал мой разум, было недоступно моему телу. Месяц за месяцем я трусил на Звездочке к водоему, но лучшим наездником от этого не стал. Чтобы не упасть, мне надо было, как и раньше, держаться за луку седла; я ни разу не скакал даже легким галопом и по-прежнему не мог управлять пони. Целый год я должен был удовлетворяться ездой шагом или медленной рысцой, но наконец решился пустить пони галопом, даже если это грозит мне падением.

Я спросил Боба, легко ли при галопе усидеть в седле.

- Еще бы, черт возьми, - ответил он, - сидишь как на лошади-качалке. Это легче, чем ездить рысью. Когда Звездочка идет галопом, я ни на минуту не отрываюсь от седла. У нее галоп не как у пони, а как у лошади.

- А перейдет она на галоп сразу, без быстрой рыси? Боб заверил меня, что так оно и будет.

- Наклонись вперед и подгони ее, - сказал он. - Только тронь каблуком, и она сейчас же перейдет на галоп.

Я попробовал в тот же день. Недалеко от водоема дорога шла слегка в гору. Подъехав к этому месту, я быстро наклонился вперед и чуть-чуть ударил пони "хорошей" ногой.

Он сразу пошел легким галопом, я стал подпрыгивать в такт волнообразным, качающимся движениям, свежий ветер дул мне в лицо, хотелось кричать от радости. Пони перешел на шаг и остановился у водоема; когда он начал пить, я откинулся посвободней в седле и тут почувствовал, что весь дрожу.

С тех пор я ездил галопом каждый день и сидел в седле совершенно уверенно, даже когда пони делал резкий поворот у школьного забора.

Но я все еще держался руками за луку седла.

К водоему вели две дороги. Одна пролегала мимо школы, другая сворачивала в проулок позади школы и выходила к шоссе с другой стороны здания; этой дорогой пользовались редко. Извивающиеся колеи, оставленные повозками, иногда проезжавшими по ней, прятались в траве между глухими изгородями.

Одна изгородь представляла собой четыре ряда колючей проволоки, натянутой между столбами. Вдоль нее шла дорожка к водоему, протоптанная бродячим скотом. Клочки рыжей шерсти торчали на проволоке там, где животные, проходя, задевали за шипы.

Мне иногда хотелось вернуться с водоема в школу по этой тропинке, но так как я не мог управлять движениями Звездочки, приходилось ехать той дорогой, которая правилась ей.

Как-то зимой, собираясь пуститься в обратный путь с водоема, я резко толкнул пони каблуком, и он пошел быстрым галопом, но, вместо того чтобы направиться обычной дорогой, свернул в проулок.

Я был доволен. Много раз отдыхал я здесь, возвращаясь от подножия горы Туралла, и этот проулок всегда напоминал мне об усталости. Не легко было ходить по высокой спутанной траве, по каменистым тропинкам, и сейчас я глядел вниз на быстро мелькавшие подо мной растения и камни и поражался, с какой легкостью я проносился над ними. Трудности, которые они для меня всегда представляли, теперь уже не занимали моих мыслей, и я с любовью смотрел на твердую, неровную землю.

Пони свернул с главной дорожки и поскакал по тропке у изгороди - такого маневра я никак не предвидел. Когда он выбрал этот путь, я понял грозящую мне опасность и сжал луку седла со всей силой, как будто этим можно было заставить пони уйти от изгороди, от торчащих шипов.

Он мчался вперед, а я смотрел на свою "плохую" ногу, беспомощно болтающуюся в стремени, и на колючую проволоку, мелькающую всего в нескольких дюймах от нее.

На мне были длинные бумажные чулки, перетянутые резинками повыше колен. Моя "плохая" нога под чулком была забинтована, так как зимой она всегда покрывалась болячками.

Взглянув вперед, туда, где тропинка подходила совсем близко к изгороди, я понял, что через минуту в мою ногу вонзится колючая проволока. Мне не было страшно, но меня возмущало то, что я должен покориться этому без борьбы.

Я хотел было броситься на землю. Я сделал вдох и скомандовал себе: "Падай!" И не смог решиться. Я представил себе, как ломаю руку и не в состоянии больше пользоваться костылями. Мой взгляд снова скользнул по изгороди.