Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между (ЛП) - Гжендович Ярослав

Выглядел он будто робот, сколоченный в больнице из всего ого, что имелось под рукой. Под обвисшим подбородком хищной птицы блестел металл какого-то протеза, прозрачные трубки, уходящие в глубину головы, подавали какие-то жидкости: красную и зеленую. В клетке ребер надувался и опадал ребристый мяч из черной резины.

Я глядел, как он вписывает указанные мной с поля ветер имя и фамилию в разложенную на стойке книгу, скребя русской с тонким металлическим перышком. Он раскашлялся, искусственное сердце на мгновение приостановилось, а потом заработало как часы.

- Вы надолго?

Голос у него был словно из динамика аппарата для трехеотомии. Администратор снова раскашлялся, извлек из ящика за стойкой бутылочку темного стекла и отпил из нее.

- Пока что до завтра. Я проездом, - пояснил я. Пришлось придержаться за стойку; мне казалось, что расписаться в книге приезжих будет выше моих сил, так что придется сделать это двумя руками. – Деловая поездка.

- Редко кто задерживается в нашем городе надолго, - подозрительно сообщил администратор.

- Бывает. Но город красивый, и я не жалею, - вежливо возразил я. Свой собственный голос для меня звучал, как из бочки. – Сколько с меня?

- За ночь – пятьдесят.

Я вытащил из кармана стопку сухих дубовых листьев, которые собрал на улице. Разложил их, пересчитал один за другим, в конце концов, выбрал пару, точно таких же, как остальные. Цирк! Я не верил, будто бы это что-то даст. Дурацкий, сказочный блеф, который мог меня выгнать на улицу.

И действительно. Администратор поглядел вначале на листья, потом на мен. Точно так, как глядят на психа.

- Так что пан?

Я пожал плечами. А что я еще мог сказать? Если меня выставят на улицу, мне попросту хана. Конец. Что-то нехорошее происходило то ли с моим телом, то ли с душой. Или и с тем, и с другим.

- Это ведь слишком много.

Он забрал верхний листок, открыл какие-то ящички, после чего выложил передо мной истлевший кусок газеты, купон спортлото и несколько бутылочных крышечек. Раз шиза, так шиза.

Я сунул все это в карман и протянул руку за ключом, чувствуя, как шумит в висках. Снова я трясся, а ноги превращались в тающий снег.

Скрипучие ступени наверх я покорил, будто то был Эверест. В замочную скважину едва попал. Старомодная двойная кровать, стол, два стула, шкаф и вешалка на двери. Окно во двор-колодец с голыми, кирпичными стенами. Еще имелся умывальник и висячее треснувшее зеркало.

Я еще сохранил достаточно сил, чтобы снять плащ и повесить его на двери. Потом лежал, трясясь, на кровати, иногда мне казалось, что стены приближаются ко мне, а временами становятся прозрачными. Потолок же поднимался в стратосферу.

Я закрыл глаза и пытался вспомнить избу Ивана Кердигея. Припомнился стук бубнов и монотонное пение. Вспомнился специфический запах, меха, распятые на стенах их древесных стволов; чайник, стоящий на старой, чугунной плитке, очаг посреди пола, туристический транзисторный радиоприемник "Спутник" на кухонном столе среди рассыпанных гильз, самовар. Бутылку "Гражданской" и сушеную рыбу, лежащую на газете. Представил и самого Кердигея в вышитой бисером кухлянке, с круглым лицом, выглядящим так, словно оно было сделано из мягонькой оленьей кожи, пучки сухих трав и енотовых шкурок, свисающих с балок, висящее на стене огромное ружье "Ижмаш"[14]. Я услышал, как хозяин монотонно напевает себе под нос.

Кердигей сидел на оленьей шкуре и ремонтировал видеокассету, в которой запуталась пленка, помогая себе охотничьим ножом. Он поднял голову и глянул на меня узкими, черными, что твои жуки глазами в мятой коже. Прямо на меня. Все так же, без какой-либо гримасы на неподвижном азиатском лице, он вытянул в мою сторону ладонь и стиснул ее в кулак, как будто бы что-то забрал. Раскрыл стиснутые пальцы и сдул в костер нечто, похожее на шерстяной клубок. Пламя неожиданно окрасилось в синий цвет, я же свалился на свою гостиничную ковать.

И снова глядел в потолок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Не знаю, как долго я лежал, не знаю, засыпал ли. В конце концов, очнулся, стащил ноги на пол и сидел так, обнимая себя руками. Чувствовал я себя чуточку получше.

Я сполоснул лицо холодной водой и инстинктивно поглядел в зеркало. Оно было грязным и покрытое черным лишаем, так что в первый момент я и не обратил внимания на то, что выгляжу как-то странно. А потом увидел это, и крик застрял в горле. Моя кожа сделалась прозрачной, я видел свои зубы, палисадом просвечивающие сквозь губы, увидел дыру на месте носа и торчащие кости скул. Маска смерти. Я инстинктивно отступил и чудовищный образ исчез. В зеркале я вновь видел собственное лицо. Потасканное и бледное, но человеческое.

По крайней мере, как на мои возможности.

Потом я глянул на музейный бакелитовый телефон, стоящий на столике у кровати.

Действительно ли звонил мне Михал? Мне уже звонили самые разнообразные существа, и как-то ни разу с добрыми новостями. Притча о Матфее. Кто мог о ней знать? Кто, помимо Михала?

И это вовсе не было библейской притчей, а просто анекдот, который я ему рассказал, когда мы спорили о смысле молитвы. Речь шла о неслыханно набожном господине по имени Матфей, который, когда к его дому подступило наводнение, отказался эвакуироваться, заявляя, что его спасет Бог. То же самое он заявил, когда за ним приплыла лодка, а сам он уже сидел на втором этаже. О том же он сообщил экипажу понтона, военной амфибии и моторной лодки пожарников, все время забираясь все выше и выше, пока, наконец, не поблагодарил экипаж спасательного вертолета, упираясь и заявляя, что будет спасен, благодаря Господу, и с этой уверенностью и утонул. А на том свете, естественно, он выступил к Наивысшему с претензиями. Вот он верил, молился и снова верил, и что? Господь был слегка раздражен и заявил: "Матфей, я же посылал к тебе и понтон, и моторную, и простую лодку, в конце концов – даже вертолет! Что еще я должен был сделать?".

Тогда Михал надулся и заявил, что это протестантские ля-ля-ля. А теперь сам мне сказал об этом же по телефону. Это могло означать, что я умер, он послал за мной поезд, из которого я, как дурак, сошел. Еще могло означать, что у меня нет никаких шансов, либо то, что это уже не имеет значения, и пришло время моему поезду. А может, речь шла о том, что я здесь пленен, или же… Хрен его знает, что имелось в виду.

- И что это за кретинская манера говорить загадками, - рявкнул я. – Вот нихрена не понял! – заорал я в немую и глухую трубку. – Говори яснее или вали!

Вновь я уселся на кровати, свесив руки между коленями. А потом уже возле столика, где с трудом свернул себе сигарету.

На железнодорожную станцию я не спешил, в этом была вся штука. Нужно еще было кое-что здесь сделать.

Мне все так же было холодно, но я как-то собрался.

Казалось, что туманный полумрак за окном погустел, только а в чем здесь можно было быть уверенным.

Я мог сидеть здесь, как мышь под веником и ждать, когда отдам концы. Или ожидать Годо Хотя бы, рассчитывая на следующий телефонный звонок.

Внизу имелся ресторан. По крайней мере, что-то в этом роде.

Окна были полностью затянуты тяжелыми, обтрепанными шторами; здесь же стояло несколько столов и фортепиано. Под стеной сидел худой джентльмен в высоких сапогах и костюме песочного цвета, всматриваясь на лежащую перед ним на тарелке рульку и в рюмку водки. За другим столиком сидела некая женщина, преувеличенно выпрямленная, словно на гравюре XIX века. На ней было черное бархатное платье, кружевные перчатки, на голове – шляпка с вуалью, на коленях она держаля пяльцы с натянутой на них тканью. Женщина что-то вышивала, монотонными движениями, будто машина. Никто друг с другом не разговаривал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я подумал, что пригодился бы глоточек "здоровья Стефана Какогототам", но у меня не было желания этого делать. Штука помогала, вот только во всем этом было что-то принципиально нехорошее. Словно бы я превратился в вампира. Опять же, "здоровье" продавали по другой стороне рынка. За индульгенции.