Серебристый луч надежды - Мэтью Квик

Две тысячи шестой превращается в две тысячи седьмой.

— Для нас это будет хороший год! — восклицает мама и через силу улыбается.

Я тоже улыбаюсь. Не потому, что верю в ее пророчество, — нет ни малейших оснований предполагать, что 2007-й действительно станет счастливым для мамы или для меня. Отец пошел спать час назад, Никки так и не приехала — но, несмотря на это, мама все равно пытается отыскать тот самый серебряный ободок у тучи, чему и меня научила столько лет назад. Она по-прежнему цепляется за надежду.

— Это будет хороший год, — повторяю я.

Когда мама засыпает прямо на диване, я выключаю телевизор и смотрю, как она дышит. Она не растеряла еще былой привлекательности, и, глядя, как безмятежно она спит, я злюсь на отца, хоть и понимаю, что он такой, какой есть, и уже не изменится, — но он мог хотя бы попытаться ценить маму чуть больше и чаще проводить с ней время, тем более что у него уже нет повода брюзжать из-за «Иглз», ведь сезон закончился успешно, пусть и без Макнабба — тем более успешно, что без Макнабба, — и, в общем, можно не считаться с тем, как пройдут матчи плей-офф. И все-таки я понимаю, что отец едва ли переменится, — я же знаю его уже тридцать пять лет, он всегда был таким.

Мама подтягивает к туловищу колени и локти и дрожит, так что я встаю и на костылях иду к стенному шкафу. С нижней полки беру одеяло и ковыляю обратно к маме. Накрываю ее — все равно дрожит. Вернувшись к шкафу, высматриваю на верхней полке одеяло потолще, дотягиваюсь и тащу его вниз. Оно падает мне прямо на голову, а перед этим я слышу, как на пол падает что-то еще. Вижу под ногами видеокассету в белом пластиковом футляре, на котором нарисованы два колокольчика.

Иду обратно к маме и накрываю ее вторым одеялом.

Поднять кассету непросто: из-за гипса я не могу опуститься на корточки. Приходится просто сесть на пол. Взяв кассету, ползу к телевизору, вставляю в проигрыватель. Убедившись, что мама крепко спит, я уменьшаю звук и нажимаю на кнопку воспроизведения.

Пленка не перемотана: на экране появляется самое начало свадьбы. Наши гости сидят в банкетном зале загородного клуба «Гленмонт», что рядом с полем для гольфа в модном городке неподалеку от Балтимора. Камера направлена на ведущие в зал двери, но танцпол и музыканты тоже в кадре.

— Сегодня у нас свадьба в филадельфийском стиле! — говорит в микрофон солист, а духовая секция играет вступление к «Я собираюсь взлететь».

Вскоре присоединяются гитарист, басист и барабанщик; их исполнение основной мелодии фильмов про Рокки не слишком похоже на оригинал, но музыка узнаваема, и этого достаточно.

— Родители жениха, мистер и миссис Патрик Пиплз!

Гости вежливо хлопают, пока мама с папой рука об руку пересекают танцпол, и мученическое выражение папиного лица, кажется, говорит о том, что ничего хуже посещения моей свадьбы с ним в жизни не приключалось.

— Родители невесты, мистер и миссис Джордж Гейтс!

Родители Никки входят в зал, слегка подпрыгивая, отчего кажется, что они пьяны, — к тому времени они и правда уже выпили. Я смеюсь, вспоминая, как весело было с родственниками моей жены, стоило им принять на грудь. По родителям Никки я скучаю.

— Подруга невесты Элизабет Ричардс и друг жениха Ронни Браун!

Элизабет и Ронни, выходя в зал, машут гостям, точно они королевская чета, и это выглядит так странно, что они едва не лишают себя аплодисментов. Ронни очень молодой на видео — он ведь еще не был отцом крошки Эмили, вспоминаю я.

— Почетная свидетельница Венди Румсфорд и почетный свидетель Джейк Пиплз!

Джейк и Венди идут через танцпол прямо на камеру, пока их лица на экране телевизора не приближаются почти вплотную к моему. Венди просто кричит без слов, как будто она на матче «Иглз».

— Я люблю тебя, братишка! — говорит Джейк и целует камеру, оставляя на стекле отпечаток губ.

В кадре появляется рука видеооператора; она быстро протирает объектив тряпочкой и исчезает.

— А теперь, внимание, впервые! Я представляю вам мистера и миссис Пиплз!

Мы входим в банкетный зал, все гости встают и громко приветствуют нас. Никки просто прелестна в свадебном платье. Она наклонила голову, касаясь подбородком груди, в этой своей очаровательной и застенчивой манере. Гляжу на нее, и хочется плакать: до чего же мне ее не хватает.

Едва мы вступаем на танцпол, звучит уже совсем другая мелодия. Я слышу знакомые чувственные переливы синтезатора, едва различимый шорох хай-хэта, после чего вступает сопрано-саксофонист и «Певчая птица» расправляет крылья.

Что-то в моем сознании плавится, голова начинает болеть, как от мороженого, — точно кто-то взялся измельчать мой мозг ножом для колки льда. Экран телевизора исчезает; перед глазами встает дорога, которую я вижу через забрызганное ветровое стекло. Снаружи ливень. Еще нет и четырех пополудни, но темно как ночью. Я слегка обеспокоен, потому что на носу важная игра, а крыша спортзала снова протекает как решето, так что мне пришлось отменить баскетбольную тренировку.

Все, что я хочу, — принять душ и засесть за просмотр записей с тренировок.

Заходя в дом, я слышу стенания саксофона; странно слышать Кенни Джи из ванной, да еще в такое время. Звуки джаза разносятся по всему дому. Я открываю дверь в ванную; пар лижет кожу, а я удивляюсь, с чего это Никки вздумалось слушать нашу свадебную песню в душе. Соло Кенни Джи достигает кульминации. В раковине лежит CD-плеер, на полу две кучки одежды, а рядом с плеером — мужские очки. Чувственные переливы синтезатора, едва различимый шорох хай-хэта.

— Ах ты, чертова шлюха! — С криком я срываю занавеску душа.

Передо мной обнаженная плоть — целое колышущееся море отвратительной намыленной кожи.

Я стою в ванне. Мои руки на его горле. Я между ним и нею, и горячие струи душа барабанят по моей спине, заливают куртку, утяжеляют брюки; а он в воздухе — умоляет меня одними глазами, ловит ртом воздух. Силится разжать мои руки, но ведь он такой слабый, субтильный. Никки кричит, Кенни Джи играет, любовник багровеет. Какой он маленький — да я его одной рукой поднял и прижал к плитке. Отвожу назад локоть, сжимаю кулак — свинцовый зубодробительный кулак, — примеряюсь. Его нос взрывается, как пакет с кетчупом, глаза закатываются куда-то на затылок, руки ослабевают и соскальзывают с моего запястья. Когда я замахиваюсь для второго удара, музыка стихает. Я лежу в ванне, на спине, любовник осел на пол, а у голой Никки в дрожащих руках плеер. Я пытаюсь встать, но она снова обрушивает плеер на мою голову. Колени подкашиваются, вижу серебристый кран — точно жирная блестящая змея изготовилась выстрелить своим жалом прямо в точку над моей правой бровью, а потом…

…Прихожу в себя в больнице, меня тут же рвет на себя — долго, наконец прибегают медсестры и велят не поднимать голову. Я плачу, зову Никки, но ее нигде нет. Голова раскалывается от боли. Прикасаюсь ко лбу — повязка. Кто-то сильно прижимает мои руки к бокам. Медсестры кричат, пытаются удержать, а потом появляются врачи и тоже наваливаются на меня; укол в руку и…

Я сморгнул и уставился на свое отражение в черном экране телевизора. Видео закончилось. Вижу себя в натуральную величину, вижу маму, спящую на диване, прямо за моим правым плечом. Я все смотрю и смотрю на свое отражение, и маленький белый шрам зудит не переставая, но мне уже не хочется колотить себя по лбу.

С трудом поднявшись на ноги, беру костыли и иду на кухню. Телефонная книга по-прежнему в шкафу над плитой. Набираю номер Джейка. Слышу гудок, машинально перевожу взгляд на микроволновку: на часах 2:54. Тут я вспоминаю, что Джейк на какой-то пафосной вечеринке и вернется только завтра. Придется оставить ему сообщение.

Привет, вы дозвонились до Джейка и Кейтлин. Нас сейчас нет дома. Можете оставить сообщение после гудка. Би-ип.

— Джейк, это я, Пэт. Хочу попросить тебя об огромном одолжении…

Наилучшие намерения

Пэт,

уже столько времени прошло — надеюсь, достаточно много.

Если ты еще не разорвал это письмо, пожалуйста, дочитай до конца. Как ты уже понял, пишу я сейчас куда лучше, чем говорю.

Меня все ненавидят.

Ты знаешь, что твой брат приходил и угрожал убить, если я попробую хотя бы приблизиться к тебе? Он явно не шутил, и я здорово испугалась, иначе бы написала раньше. Даже мои родители упрекают меня за эти письма от лица Никки. Психотерапевт считает это предательством, возможно непростительным, и по тому, как она говорит «непростительное», ясно, что она во мне разочаровалась. Но то, что я сделала, я сделала для твоего блага. Да, я надеялась, что ты, перестав страдать по Никки, сможешь дать шанс мне, тем более что мы так замечательно станцевались, нам обоим нравится бегать, и ситуация с жильем у нас одинаковая, и посмотрим правде в глаза — каждому из нас сложно справляться с окружающей действительностью. У нас много общего, Пэт. Я все еще верю, что ты появился в моей жизни не просто так.