Будни революции. 1917 год - Андрей Светенко

с большей тревогой отнеслось к повальному самоодурманиванию. Но ситуация, как говорится, была уже сильно запущена. Знаток вопроса – купец из Владивостока Попов рассказывал: «Есть прочная организация, целая сеть контор и агентов, наиболее дорогой опиум везут из Персии и Туркестана, там заделывают в стенки поездов-экспрессов и переправляют в Харбин. Главная агентура этого транзита – нарядные, но при этом очень развязные дамы, умеющие в нужных случаях стать дамами, приятными во всех отношениях, они зарабатывают за один рейс несколько десятков тысяч рублей, что является большим искушением для тех агентов власти, которые могут помешать такой торговле».

Но вернемся в Петроград, на Рождественскую, к репортажу в газете «Время»: «Начальник уголовной милиции Кирпичников, предварительно выяснив все связи Костромина, благодаря которым стал известен действующий в эту ночь пароль “АННЕКСИЯ” (в скобках отметим очевидный сарказм наркодельцов в отношении политической повестки дня – “мир без аннексий и контрибуций”. – А. С.) – итак, пароль, плюс четыре условных звонка в дверь, и наряду народной милиции предстала картина оргии. Человек сорок, типичные дамы полусвета, но и девицы 17–19 лет, дочери интеллигентных родителей, то есть те самые, из-за которых и проводилась операция. Шум, переполох, кто-то перерезал провода, погас свет. Но и под светом ручных фонарей милиционеров открылась неприглядная картина. В 12-ти комнатах квартиры опиекурильня, мужчины и женщины в полубессознательном состоянии. Выяснилось, что постоянных клиентов пускали бесплатно, при условии, что приведут новичков, а за дозу морфия брали пять рублей, но только с мужчин. Однако одна молодая девица взмолилась, что ее уже два месяца как силой заставляют присутствовать на всех оргиях, а пристрастившись к морфию, она вынуждена приносить из дома различные ценные вещи. И что она уже пристрастилась к морфию. При обыске, кстати, было обнаружено много пустых кошельков, серебряных портмоне и дамских ридикюлей». В итоге хозяин квартиры и несколько наркодельцов были арестованы, а дело передано в суд. Что ж, очевидная победа Временного правительства над одним отдельно взятым притоном.

15.06

В этот день – 2 июня 1917 года по старому стилю – газета «Время» опубликовала обширное интервью с выдающимся поэтом Валерием Брюсовым о его отношении к реформе русского языка. Поводом явилось то, что Временное правительство заслушало доклад Орфографической комиссии Академии наук, в котором были сделаны поистине революционные предложения об изменении системы правописания и алфавита. Те самые, что были реализованы вскоре после Октябрьской революции. «Я не знаю буквы “ять”, где и как ее писать». Итак, новации не были плодом усилий собственно большевиков. Орфографическая комиссия работала начиная с 1904 года, первый проект представлен в 1912-м, отправлен на доработку… И вот спустя пять лет приговор: отменить буквы «ять», «фита», твердый знак, букву «ер», была такая, ее в ряде случаев писали вместо «е». Например, в слове «советы». Предлагалось даже упразднить употребление мягкого знака в конце слов, заканчивающихся на шипящие. То есть «мыш», «ноч», «печ», «любиш», «не любиш» – пиши без мягкого знака.

Накануне Министерство просвещения издало циркуляр о введении в школах России нового правописания и алфавита уже с 1 сентября 1917 года. Но полемика продолжалась. И поэт Валерий Брюсов высказал свое решительное несогласие с новшествами: «Тут предлагают упростить наше правописание и думают, что это можно сделать, заменив его на фонетическое “то есть пишется, как слышится”. Я считаю, что это гибельная ошибка. В России много говоров, чуть ли не каждая губерния говорит несколько по-своему. Если каждый начет и писать так, как говорит, многое просто станет непонятным. Аканье, оканье, иканье – это произношение, но не правописание. А последнее тем и хорошо, что, написанное по правилам, понятно каждому русскому и останется понятным на века. Кроме того, мы говорим теперь иначе, чем наши деды сто лет назад, но и наши современные речи неизбежно станут непонятными следующим поколениям. И если позволить писать, как слышится и говорится, то придется издавать отдельно книги для Московской, для Костромской или Киевской губерний. Подумать страшно, к каким нелепостям приведет такое кажущееся “упрощение” правописания. Лучше уж школьникам потратить время на усвоение правил орфографии, нежели внести хаос во всю русскую литературу».

Ни Брюсов, ни другие литераторы и словесники, конечно, не могли тогда предвидеть, какую классовую заостренность приобретет орфографическая реформа, какой проверкой на лояльность пролетариату станут сами по себе буквы русского алфавита. Лев Успенский писал об этом в своей книге: «Навеки ушло время, когда не только школьники, учившиеся грамоте, но и весь народ наш буквально бедствовал под игом твердого знака – этой буквы-разбойника, буквы-бездельника, лодыря, буквы-паразита, которым полагалось венчать каждое слово, заканчивающееся на согласную букву. С гневом и негодованием писали о твердом знаке лучшие ученые-языковеды. А защищали его все те, кто желал народу темноты, невежества и угнетения… В 1918-м букве-паразиту и ее хозяевам-паразитам была объявлена решительная война».

После такой безжалостной оценки стоит ли удивляться, почему в первые 10–15 лет после Октябрьской революции привычный нам «твердый знак» был изъят из обращения, фактически репрессирован, а его место в таких нужных советской власти словах, как съезд и подъем, занимал скромный нейтральный местоблюститель – апостроф, или, в просторечии, запятая.

16.06

В этот день – 3 июня 1917 года по старому стилю – новый импульс приобрела тема сотрудничества большевиков с иностранными представителями, которых пресса называла более определенно – агенты. Так, в этот день гражданину Швейцарии Роберту Гримму было предъявлено требование немедленно покинуть пределы России.

Видный политик, социал-демократ, один из основателей компромиссного «двухсполовинного» Интернационала, Гримм после Февральской революции активно помогал вернуться в Россию эмигрантам из числа тех, кому в странах Антанты отказывали в визах, подозревая в сотрудничестве с немцами. Используя связи в швейцарском правительстве, Гримм действовал тайно, чтобы не повредить статус нейтралитета Швейцарии. При этом в мае 1917 года, отправляясь в Петроград, Гримм по просьбе прогермански настроенного швейцарского политика Артура Гофмана согласился прозондировать почву для подписания сепаратного мира между Россией и Германией. И уже после первых встреч с министрами Временного правительства из числа социалистов начал сообщать Гофману, что такой мир вполне возможен при соответствующих гарантиях – в частности, отказа немцев от наступления на Восточном фронте. Одна из телеграмм Роберта Гримма была перехвачена другим иностранным эмиссаром, находившимся тогда в Петрограде, французским социалистом Альбером Тома. Этот человек, разумеется, действовал в интересах Антанты и агитировал русских социалистов за продолжение войны до победного конца. Возник скандал, причем международного масштаба, поскольку Швейцария, повторяю, считалась нейтральной страной, и действия Роберта Гримма сильно подорвали ее авторитет в этом качестве. Гримм был объявлен немецким шпионом и выслан из России. На самом деле он был типичным «полезным идиотом», как