Глубокое ущелье - Кемаль Тахир

Керим знал, что Осман-бей со своим сыном Орханом ушли к Каплану Чавушу. И в доме Каплана, и в бейском диване сегодня было полно народу. Дервиши приходили проведать ашика, сёгютцы — выразить соболезнование бею по случаю смерти его отца. Шли гяуры и мусульмане... «Славен бей, но и ему нелегко. Станешь беем, дом всегда полон гостей — только успевай столы накрывать! Шербет, кумыс, вино рекой текут... А еще земля, люди, скот — за все в ответе. Рукам дела нет, но повсюду глаз да глаз нужен! Трудно придется, если Осман-бей вместо покойного Демирджана поставит меня в деревне Дёнмез... Воину, если только шкуру ему не продырявят, непременно навяжут тимар. Рано или поздно и я стану сипахи...» Керим снова ощутил в сердце горечь при мысли, что потерял возможность стать муллой. Пытаясь утешить себя, подумал: «А мулле разве спокойно живется? Нет! Как ни крутись, нет в этом мире покоя. Так уж написано людям на роду... Скажем, стал мюдеррисом. Бейся, старайся, чтобы не отстать от сверстников. Превзошел их, стал известен — вступай в спор с учеными других стран. Ну а сделался, скажем, кадием. Попробуй отличи правого от виноватого. Трудное дело... Мало того, каждый день воюй с нечестивыми, алчными, жестокими, неправедными бейлербеями, удельными беями, тимариотами... Что может бедняга кадий, если человек опоясался саблей и не признает никаких законов? Повелеть всыпать тимариоту палок, бросить удельного бея в темницу? А как быть с бейлербеем? А с нечестивыми визирями?.. С главным визирем? А если сам султан с пути собьется? Мулла Яхши говорит, были даже неправедные халифы. Сил не хватит, волей-неволей закроешь глаза на разные безобразия. Вот и стал сообщником. Серебряной монеты в карман не положил, а сделался покровителем вора! Мулла Яхши говорит, что, с тех пор как султан в Конье силу потерял, взбесилось поганое служивое сословие, удержу нет... А послушать Орхана, султан силу потерял оттого, что поставил над страной бесчестных наместников... А Каплан Чавуш говорит: рыба тухнет с головы. Пока исправно ведет дела султанский совет, мерзавцам не прорвать круга законов. Старейшина ахи Хасан-эфенди — тот совсем по-другому толкует. Когда, говорит, в державе расход превысил доход, тут даже пророк Хызыр не поможет. Вот откуда взятки, грабеж, беззаконие и бесстыдство. Интересно, что думает об этом наш бей Кара Осман?» Он глубоко вздохнул, будто сам был за все в ответе и тотчас должен был найти выход. «Верно, нелегкое дело быть беем... Чем больше земель, чем они населенней — тем труднее... Оплошал — и голову потерял... Хорошо еще, если на том свете обретешь спасение. А как быть, если еще при жизни занесут тебя в книгу подлецов?— Он задумался.— Так почему же каждый хочет стать беем?» Послышался лай собак. Керим прислушался. Подобрался. Кто-то ходил по Сёгюту. «Женщины. Все никак не наговорятся. Вот бабы — дня им не хватает. Всю ночь по соседям бегают, греховодницы!»

Лай собак приближался, перекидываясь со двора во двор. Он затаил дыхание. Может, Осман-бей с Орханом? Вряд ли, рано еще. Если речь повел ашик Юнус Эмре, не скоро они вернутся... Он успокоился, закутался в шерстяной кафтан, прислонил голову к стене. И тут же отпрянул, схватившись за саблю.

— Кто здесь?

— Свои.

Керим с удивлением узнал по голосу Орхана. Движением плеча сбросил кафтан, подбежал к лестнице, сложил руки на груди.

При свете звезд лица Осман-бея нельзя было разглядеть.

— Кто-нибудь приходил, Керим Джан? Нас не спрашивали?

— Нет, мой бей.

— Акча Коджа не показывался?

— Нет.

— Не скучно стоять на часах, Керим Джан? — Голос у Осман-бея был довольный, веселый.— Говори правду!

— Нет, мой бей... Скучать не приходится.

— Ничего, привыкнете. Чтоб враги наши ослепли! — Он обернулся к сыну.— Расскажи хорошенько Керим Джану, куда и зачем он завтра поедет...

Бей прошел в селямлык.

— Что случилось? Меня гонцом посылают?

Орхан сел на софу.

— Завтра поскачешь гонцом, Керим Джан. Отправишься в путь с восходом солнца. Засветло доберешься до Иненю... Раскрой глаза! Такая будет свадьба — с тех пор, как Сёгют стоит, не видали!

— Свадьба — хорошо. Но почему меня посылают в Иненю, а не в Итбурун?

— Приедешь в Иненю, найди воеводу Нуреттина. Разыщи его, даже если он на охоте. Пусть пошлет весть в Эскишехир, пригласит на пир Алишар-бея. Нас там подождешь, мы с отцом подоспеем, Алишар-бей поедет сватом в Итбурун.

— Как же так, если...— Керим тяжело вздохнул. Орхан улыбнулся.

— Ну, ну, договаривай до конца.

— Конца нет... Я хотел сказать...

— Некого, что ли, больше сватом послать, кроме Алишар-бея? Кто же посылает второй раз неудачливого свата? Так, что ли?

— Не лучше было бы поехать твоей матери или бабушке Хаиме? Или Акча Кодже?

— И отец так думал. Но три года назад сватом был Алишар-бей. И решил отец, что позор для мужчины, даже если он сват, получить отказ... А на сей раз дело верное.— Оглянувшись на дверь, Орхан прошептал: — После разговора отца с ашиком Юнусом сомнений у него не стало.

Керим робко спросил:

— Кто подал весть из Итбуруна твоему отцу? Ашик Юнус?

— Похоже, на сей раз весть от самого шейха... Ашик говорит, сон видел. Знамение, мол, из другого мира. Но отец уверен: шейх сам готов дочь отдать. Жаль, не видал ты, как обрадовался отец. Не захотел оставаться в долгу перед Алишар-беем. Чтобы не мог он сказать: «Из-за тебя осрамился, поехал туда, где слово мое ничего не значит...» Да и не глядит отец на приметы — удачлив, неудачлив. Так завещал нам Эртогрул-бей...

— Ему виднее. Но по мне, приятель, лучше бы удачливого послать.

Орхан помолчал, глядя в темноту. Потом все так же тихо сказал:

— Ты возьми с собой завтра Мавро... Спросит отец, что-нибудь придумаем. Надо приучать его ходить в охране...

Еще до возвращения Осман-бея прибыл гонец, которого Керим сразу послал в дом к Каплану Чавушу. И теперь Керим сгорал от нетерпения: может, вызнали что про убийц Демирджана. Не желая, однако, омрачать радостного настроения друга упоминанием о мертвецах, он спросил только, нет ли каких новостей.

— Новостей много, да некому их вместе связать!.. По словам вестника, видели в тот день на землях Караджахисара — двух монгольских грабителей с тремя конями, вроде на наших похожими... Вот я и заподозрил Чудароглу. Недавно заметили его на земле Гермияна вместе с генуэзским монахом Бенито... Ты не слыхал? С месяц назад молва была о двух чужеземных воинах?

Керим не подумал о рыцаре Нотиусе Гладиусе и Уранхе, о которых недавно вел речь Мавро. Уверен был: они тут ни при чем. Покачал головой.

— Нет.

— С тех пор как сквозь землю провалились мерзавцы... Уж не знаю, может, в Стамбул подались или прячутся где. По-моему, не напали мы пока на след...— Он задумался.— В таких делах надо прикинуться, будто позабыл, а на самом деле, как зверю, глаз не спускать. А потом и сам не знаешь, где и как, глядь — и все станет ясно... Не расстраивайся, Керим Джан, отец не оставит без отмщения кровь такого джигита, как Демирджан.

Прикрыв рот ладонью, Орхан зевнул и тут же устыдился, смущенно улыбнулся.

— Пойду лягу... С утра пораньше велю приготовить тебе двух хороших коней... Если сон и впрямь одолеет, не мучь себя, разбуди гяура Мавро.

Залаяли собаки, и Сёгют — столица удела Битинья — забылся сном.

Керим поправил саблю, поплотнее запахнул шерстяной кафтан. Зевнул. Подумал об Орхане — ему можно было зевать. Однако на посту зевать не пристало. И в наказание за собственную слабость Керим решил терпеть до конца, не прерывать сладкого сна Мавро — ведь завтра он вместе с ним поедет в Иненю.

III

Известный в уделе Битинья, в землях Гермияна, Инегёля и Караджахисара грабитель — монгол Чудароглу, погруженный в свои мысли, пил вино. Заслышав стук подков, недовольно оглянулся. И был удивлен, опознав во всаднике управителя эскишехирского бея Али-шара — Перване Субаши.

Конь — весь в мыле: видно, дело у Перване было важное. Бросив поводья подоспевшему мальчику, он направился к чинаре, под которой сидел Чудароглу. «Да, дело спешное, иначе не прискакал бы сюда с неподстриженной бородой, чертов бабник». Чудароглу осклабился.

Перване с детских лет ездил верхом и оттого был кривоног и сутул. Редкая бородка, торчащие скулы делали его похожим на татарина, черные насупленные брови и темная кожа — на перса, протяжная тюркская речь — на азербайджанца. Узкоплечий, с огромными ручищами, одет он был, как сотник сельджукской конницы. На поясе болталась широкая тяжелая сабля, говорившая о незаурядной силе ее хозяина.

Он приблизился. Приветствовал монгола.

Чудароглу вскочил.

— С добром ли, братец Перване?

— Не гневи аллаха! До сих пор злых вестей тебе не приносил.

— Проходи, садись! — Щелкнув пальцами, приказал мальчишке-слуге: — Принеси чашу потяжелей, гостевую — из тех, что взяли в сивасском караване... Стой! Но прежде подушку — ту, кожаную, что взяли у бродяги араба, и седло с шелковым чепраком, что отобрали у туркмена. А ну, живо!