Время, Люди, Власть. Воспоминания. Книга 1. Часть 1 - Никита Хрущев

"Поймите, Рыльский написал стихотворение о Сталине, которое стало словами песни. Эту песню поет вся Украина.

А Вы хотите его арестовать? Этого никто не поймет".

Лично Рыльского я тогда не знал. Знал его как украинского поэта (нельзя его было не знать), да и только.

Это был человек с характером, который защищал национальные интересы Украины, язык украинского народа, активно выступал, смело высказывался по различным вопросам. Это и дало повод обвинить его в национализме и возвести в ранг "врага народа".

Спустя какое-то время приходят ко мне Паторжинский и Литвиненко-Вольгемут[148]. Паторжинского я знал, да и у Сталина он был на хорошем счету как певец и как человек.

Они рассказали, что в тюрьме сидит композитор, который написал музыку на стихи Рыльского о Сталине. Вся Украина поет эту песню, а он сидит в тюрьме как националист. Я приказал Успенскому доложить мне, на каком основании арестован композитор. Он принес документы. Посмотрел я их и увидел, что оснований содержать его в тюрьме нет. Я ему сказал, что он поторопился с арестом. Считаю, что его нужно освободить.

Не помню, освободили его по моему указанию или же я докладывал Сталину. Одним словом, его освободили из тюрьмы, и он продолжал свою деятельность. Впоследствии он был председателем Союза композиторов Украины[149]. К каждому дню 1 Мая и к Октябрьским торжествам получал я потом от его жены и дочери поздравления. Я понимал это как благодарность за освобождение его из тюрьмы и от петли, потому что кончилось бы именно этим. Вот какая была тогда обстановка.

Людей тогда на Украине просто "тянули" во "враги".

Заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров на Украине был прекрасный человек Тягнибеда[150]. Я знал его, еще когда он работал штейгером в Донбассе и учился на курсах инженеров при горном техникуме в Юзовке.

Потом, когда я работал секретарем Петрово-Марьинского райкома партии, он какое-то время трудился одновременно со мной управляющим Карповскими рудниками (теперь Петровские шахты) в Вознесенске-Донецком. Одним словом, это был прямой, хороший человек, который даже воевал в рядах Красной Армии. Это большая редкость, что техник-штейгер был заодно с большевиками и участвовал в Гражданской войне на стороне красных. Вдруг потребовали его ареста и представили "обоснование".

Когда арестовали первого зама. Совет Народных Комиссаров Украины стал "чистым": не было председателя Совнаркома, не было и заместителей. Я поставил вопрос перед Сталиным, что надо найти человека на пост председателя Совнаркома.

Еще раньше Сталин сам сказал мне, что в Днепропетровске тоже нет секретаря обкома партии. Днепропетровская область тогда была огромной. Занимала она чуть ли не треть Украины. В нее входили современные Днепропетровская, Запорожская и даже часть Николаевской области. Сталин, видимо, беспокоился о состоянии дел в Днепропетровске, боялся, чтобы не пошатнулась металлургия. Раньше секретарем обкома партии был там Хатаевич[151], но он был арестован еще до моего приезда. Сталин предложил: "Может быть, туда послать Коротченко?". Коротченко был тогда секретарем Смоленского обкома партии. Я, конечно, сразу согласился:

"Давайте Коротченко!".

Мы сформировали там обком и горком партии. Я разъезжал по заводам, беседовал с активом, знакомился с людьми, изучал обстановку. Поехал в Запорожье, в Днепродзержинск. В Днепродзержинске познакомился с группой партийных работников и инженеров, в том числе с Брежневым. Мы стали выдвигать последних на партийную работу, формировать партруководство. Тогда же был выдвинут Корниец [152]. Он был секретарем сельского райкома на Днепропетровщине. Помимо Брежнева из Днепродзержинска[153] выдвинули еще одного человека, секретаря обкома партии по пропаганде.

В Донбассе секретарем обкома партии, был Прамнэк[154], латыш по национальности. До Донбасса он работал, кажется, в Горьковской области и считался хорошим секретарем. Вдруг мне позвонил Сталин и сообщил, что нужно выехать в Сталине, потому что арестовали Прамнэка. Я его уже не застал. Выдвинули туда Щербакова [155], который в то время был секретарем Московского комитета партии... Еще об обстановке той поры: попросился ко мне на прием неизвестный человек.

Секретарь доложил, что он только что освобожден из тюрьмы, сам учитель из Винницкой области, и хочет сделать важное сообщение.

Я его принял. Такой молодой, здоровый, красивый парень. Он представился, рассказал, что был арестован, сидел в тюрьме, только вышел из нее, пришел прямо ко мне и хочет сообщить, что его били и истязали, вымогая показания, что Коротченко - агент румынского королевского двора и является здесь главой центра шпионов, который ведет работу против Советской власти в пользу Румынии. Поблагодарил я его за сообщение и сказал, что это клевета, вражеская работа. Разберемся с этим делом, идите спокойно. Об этом посещении я сообщил запиской Сталину, он возмутился. А когда меня вызвали в Москву по какому-то вопросу, то и об этом тоже состоялся обмен мнениями.

Сразу же был послан следователь по особо важным делам (по-моему, товарищ Шейнин [156], теперь уже покойный) разобраться в сути события. Оказалось, что замешаны в этом деле были три или пять человек. Они-то и состряпали такое обвинение против Коротченко. Кончилось тем, что их арестовали и расстреляли.

Сталин - жестокий человек, он уничтожал кадры, а с другой стороны смотрите, какую проявил заботу! Заботу, правда, проявлял он тоже драконовскими методами, но всетаки это была забота о сохранении кадров. Не пощадил он тех чекистов. Это тоже способствовало росту моего расположения к Сталину. Его жестокость и несправедливость, которую мы сейчас видим, тогда нам не была видна. Наоборот, его поступки расценивались как решительность и непреклонность в борьбе за Советское государство, за укрепление его против врагов, кто бы ими ни оказался и в каких бы формах эта вражеская деятельность ни проявлялась. Впоследствии Сталин очень часто возвращался к случаю с Коротченко. В непринужденной обстановке, когда за столом уже было проведено несколько часов, он опять и опять вспоминал:

"Ну, как там самуяр?". Он называл его не Коротченко, а самуяром. На XVIII съезде партии выступали делегаты и порой заканчивали свои речи угрозами против Японии: вот, мол, такие-сякие самураи, мы их! Коротченко был неряшлив в словах. Он забывал фамилии даже ближайших людей, многое путал. Самураи для него слово нескладное, и поэтому он свое выступление закончил так: "Мы этим самуярам зададим перцу!". Так и остался "самуяром".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});