Сказки старого Вильнюса IV - Макс Фрай

– Сколько ей? – спрашивает Витас. – Месяца четыре?

– Ветеринар говорит, около пяти.

– Ну вот.

Витка отворачивается к окну. Судя по выражению лица, его так и подмывает сказать какую-нибудь гадость.

«Я даже догадываюсь, какую именно, – думает Илона. – Ничего пусть».

– Здоровые кошки у хороших хозяев обычно очень долго живут, – наконец говорит он.

– Вот и слава богу, – улыбается Илона. – Мне бы совсем не понравилось раз в пару лет кого-нибудь хоронить.

Витас молчит. Илона пихает его локтем в бок.

– Эй, я помню, что мне семьдесят три года! Не так это много, чтобы сбиться со счета. И не так много, чтобы ложиться и помирать. Мне нравится жить, Витка. Можно сказать, только во вкус начала входить.

– Это ты молодец, – он наконец улыбается в ответ. Но как-то вымученно. Как будто после слова «молодец» должно последовать какое-нибудь противное «но». И, в общем, ясно, какое.

– Я в курсе, что одного желания в таком деле недостаточно, – говорит Илона. – И прекрасно знаю, что даже совсем молодой человек может в один прекрасный день внезапно схватиться за сердце, и привет. С кем угодно может случиться все, что угодно. В этом смысле все примерно в одинаковом положении. Будь мне сейчас двадцать лет, я бы все равно не могла гарантировать этой кошке, что останусь с ней до конца ее дней. Так что ж теперь, никому зверей в дом не брать? И детей не рожать, чтобы не остались сиротами?

– Не перегибай палку, – сердито говорит Витас. – Пока тебе двадцать лет, строить планы с обязательной поправкой на возможную скорую смерть довольно нелепо. Но в наши с тобой годы думать о смерти – просто обычное здравомыслие.

– В наши с тобой годы здравомыслие – это думать о том, как ее обхитрить, – подмигивает ему Илона. – Давай-ка – знаешь что? Я сейчас нам с тобой кофе сварю. И только не вздумай ныть, что у тебя давление. Когда я слышу слово «давление», моя рука тянется…

– К пистолету?

– К джезве, Виточка, – смеется она. – Всего лишь к джезве. А ангину я с детства лечу мороженым. Клин клином, дорогой друг.

– Я вечно хвастаюсь, что железная, – говорит Илона, разливая кофе в чашки. – Дескать, где у меня сердце и прочие потроха, знаю только по картинкам. А слово «болит» – из художественной литературы. Так вот, это, скажем так, некоторое преувеличение.

Или преуменьшение, как посмотреть… Эй, не надо делать такое скорбное лицо! Я не собираюсь приглашать тебя на похороны. Тем более, что мои похороны отменились еще двенадцать лет назад. Я тогда только Пукаса взяла, поэтому помню.

– Ты о чем вообще? – спрашивает Витас.

– Повторяю: не надо так на меня смотреть. Я не чокнулась, не дождешься. Просто тогда меня стукнуло током, на этой самой кухне.

– Это как?

– Обыкновенно. Набрала в раковину воды, чтобы вымыть посуду, решила подогреть кипятильником – у нас тогда горячей воды еще не было, как раз на следующий год поставили котел…

– Только не говори, что сунула руку в воду, чтобы проверить, достаточно ли она нагрелась.

– Именно это я и сделала, дорогой друг.

– Господи, Лонка. И как?..

– Как я уцелела? Понятия не имею. Но помню, что когда меня тряхнуло, и реальность начала выключаться, знаешь, заворачиваться в такую приторно-сладкую темноту, подумала о своих кошках. Не о внуках, которые, слава богу, уже взрослые люди, живут в другой стране и распрекрасно там без меня обходятся. И не о недописанных статьях, хотя кое-что интересное у меня тогда было в работе. А только о кошках: как они без меня? Куда денутся, кто их возьмет? Поняла: никуда, никто, а значит, нельзя позволять вот этой темной тошной слабости меня одолеть, пошла вон, живем дальше. И, будешь смеяться, сразу очнулась, сидя на полу, сердце бьется, как будто километр пробежала, но ничего, целехонька. И Лапка с Пукасом тут как тут, бодают в бока – эй, ты чего? Мы с тобой!

– Счастливчики они у тебя.

– Вот именно, – с нажимом говорит Илона, – Счастливчики! Так и есть. Ко мне, такой хорошей, вовремя попали – это же как главный выигрыш в лотерее отхватить. И Руська счастливица, я ее буквально в последний момент перехватила, хозяева уезжали в Австралию и, как гуманные люди, решили перед отъездом ее усыпить…

– Ох, Лонка!

– Вот именно что ох. Зато ясно, что эта кошка счастливица. И за свое счастье будет держаться крепко. А я – за нее. То есть за всю компанию.

– Что ты хочешь сказать?

– Да ничего я не хочу говорить. Уже все сказала, – смеется Илона. – Просто это оказался очень хороший способ справляться с болячками. И вообще со всем на свете. Чуть что, говорю себе: «Так, это мне нельзя, у меня кошки, девать их некуда, значит помирать – не вариант». И, как видишь, не помираю. И чувствую себя ничуть не хуже, чем почти двадцать лет назад, когда Лапку взяла. Пожалуй, даже и получше.

– Ладно, – подумав, говорит Витас. – Пусть на этот раз я буду дурак, а ты права. Меня такой расклад устраивает.

* * *

– Стойте, не двигайтесь, – говорит Витас. – Пожалуйста. Елки зеленые, ну как же здорово, а!

Во дворе стоит стопка старых оконных стекол, штук шесть. С одного края стекла опираются на край мусорного контейнера, с другого – на ствол старого каштана. Между опорами – пустота. В пустоте – в смысле, в свободном пространстве между деревом и контейнером замер Илонин сосед. «Вроде бы даже мой коллега, – вспоминает Витас. – В смысле, художник. Лонка что-то такое говорила; ай, неважно».

Важно, что сосед так удивительно вовремя вышел во двор, да еще и в очень удачной одежде каких-то зыбких зелено-голубых водяных цветов, поэтому его силуэт через несколько слоев старого мутного стекла кажется размытым, ускользающим, нездешним. Такое, оказывается, магическое сочетание – старые оконные стекла, человек в потертых джинсах, жемчужный пасмурный свет.

Витас достает из сумки камеру – впервые за три, что ли, недели. Уже начал думать, что может и правда не стоит всюду таскать ее за собой. И вдруг.

Всегда, всегда обязательно случается какое-нибудь «вдруг». Главное – до него дожить.

– Ничего? – коротко спрашивает он, показывая Тони камеру.

– Делайте, что хотите, – откликается тот.

Молодец, коллега.

– А теперь, если можно, присядьте на корточки, – просит Витас. – Мне нужно ваше лицо… так… Ага. А теперь немножко левее… нет-нет-нет, не настолько, совсем чуть-чуть, тут так интересно слои сложились… Да, вот! Я быстро. Спасибо. Сейчас!

«Быстро» – это у нас примерно полчаса, в течение которого Тони приходится двигаться влево, вправо, нагибаться пониже – еще ниже, еще… слушайте, а не могли бы вы просто лечь? – прижимать к стеклу ладони, плющить об него нос, как в детстве, смешно, отходить подальше, возвращаться, поворачиваться в профиль, снова просто стоять.

– Ну, хватит пока, – неохотно говорит Витас. – Спасибо. Извините. Но сами видите, что тут творится с этими стеклами, невозможно было упустить. А у вас еще рубашка такого удачного цвета… Спасибо, в общем.

– Да не за что, – говорит Тони. – Мне самому было интересно. И я же вас немножко знаю. Ну, то есть, ваши работы. У меня книжка есть, которую к вашей последней выставке делали. Я и остальные хотел, но пока не нашел…

– Вот это замечательно! – радуется Витас. – Тогда я знаю, как вас отблагодарить.

– Да я не к тому, – смущается Тони.

– Неважно. Зато я – к тому. Вы – модель, вам положен гонорар. Денег не дам, я жадный. А книжками выдам с великим удовольствием. Не так уж много я знаю людей, которым они действительно нужны.

– Прибавьте к этому числу еще четырнадцать, – улыбается Тони.

– Что?

– Четырнадцать экземпляров я раздарил друзьям. Я вообще-то тоже жадный, но они не оставляли мне выхода. Практически силой отбирали, и их можно понять. Вы очень крутой фотограф. Честно. Я таких больше не знаю.

«Это, молодой человек потому, что ты не знаком с историей фотографии», – ворчливо думает Витас. Вслух такое говорить невежливо, он в курсе. Ну и вообще, будем честны, слова Лонкиного соседа очень приятны. А его искренность и смущение приятны вдвойне.

– Идемте, – говорит Витас. – У меня здесь рядом мастерская. Тоже на Малуну, в соседнем дворе.

В просторной мастерской Витаса почти пусто. Когда он еще занимался скульптурой, здесь было не повернуться. А теперь – необъятный простор и ничего священного, как покойный Гришка любил шутить[19]. Только шкафы с архивами вдоль стен и стол, а на столе компьютер, без которого фотографу нынче никуда.

– Вот книги, – говорит Витас, – в пачках, на полу. Не стесняйтесь, выбирайте. Они тут специально на подарки. А я на минутку. Хочу посмотреть, как получилось.

Он торопливо вынимает карту памяти из камеры, сует ее в компьютер. И пропадает. В смысле, надолго умолкает, совершенно забыв о госте, которого сам же и привел.